Книга Саракш: Кольцо ненависти - Владимир Контровский

Прав Странник, подумал Максим, прав — нельзя здесь по-другому. Воспитывать — да, но вместе с тем нужно изымать таких вот трудновоспитуемых, так и норовящих втоптать в грязь все самое светлое, чем от рождения наделен любой человек. Изымать, чтобы они не уродовали своих детей и не продолжали плести бесконечное кольцо ненависти. Вот только по плечу ли нам, людям Земли, промысел богов и не слишком ли мы самоуверенны? Ведь даже боги, похоже, могут ошибаться — если Всевышний действительно создал людей по своему образу и подобию, то или он сделал эту свою работу из рук вон плохо, или… Или эталонный образец был очень далек от совершенства.

Глава 8 ДЕТИ ГОР, ДЕТИ ПУСТЫНЬ

Горы приближались, но, как это бывает, они казались ближе, чем есть на самом деле. Выглядели они величественно — внушительные, основательно расположившиеся, — и высота их благодаря особенностям атмосферы Саракша казалась непомерной: вершины упирались в тусклое небо и выгибали его своими каменными мышцами — неудивительно, что эти места издревле считали сакральными. Однако нашлись и те, кого эта сакральность раздражала — незыблемую плавность контура горного хребта нарушал пролом, нелепый и уродливый, как дыра от выбитого зуба, и Максим вспомнил слова дядюшки Каана: «…в ту войну долбанули по этому хребту супербомбами». Ну да, конечно, подумал Мак, это у нас тут в порядке вещей: если что-то красиво, да еще и непонятно, да еще и трепет внушает, мы это что-то сразу бомбами — чтобы, значит, не внушало. Никакого военного смысла в атомной бомбардировке хребта не было — горцы, насколько мне известно, всегда жили особняком, практически не общались с внешним миром и уж наверняка не являли собой угрозу ядерным державам, сцепившимся в самоубийственной общеконтинентальной сваре. Кто, интересно, нанес удар по горам Зартак — имперцы или эти, из центральных держав, от которых остались одни лишь развалины да пустыни, зараженные радиацией? Хотя — какая разница, все они тут одним миром мазаны…

Встречный ветер, втекавший в открытые боковые стекла кабины, ерошил волосы. Максим наслаждался глайдером — приятно после примитивных и уродливых саракшианских машин ощутить привычную и удобную мощь земной техники. Сикорски, словно подслушав мысли Каммерера, а может, следуя своим собственным соображениям, вытребовал с Земли флаер и пару глайдеров, тщательно замаскированных под армейские колесные вездеходы-внедорожники саракшиан. В обычных условиях эти машины трудолюбиво топтали асфальт шоссе и грунт проселочных дорог рубчатыми покрышками, однако при необходимости их можно было перевести в режим полета — колеса отрывались от земли и лениво шевелились в воздухе, превращаясь в некое декоративное украшение. У отрогов Зартака, на окраинных землях, не приходилось опасаться чрезмерно любопытных и профессионально-опытных глаз, и Максим полетел, как только последние убогие поселки бывшей Империи и бывшей страны Неизвестных Отцов остались позади (держась на минимальной высоте и следуя изгибам местности — разыскивая обитателей предгорий, не стоило уходить высоко вверх).

Рада смотрела по сторонам с детским любопытством — юность ее пришлась на тяжелые послевоенные времена, и девушка почти ничего не видела, кроме столицы и центральных областей страны, унылых и далеко не живописных. И немного моря с родителями в детстве. А здесь посмотреть было на что: атомное эхо докатилось до западных отрогов хребта Зартак, но не опустошило эти места, и за прошедшие годы природа залечила раны — выросли новые леса, в которых гнездились птицы и шныряла мелкая живность, а в многочисленных ручьях и речушках (чистых, не радиоактивных) плескалась рыба. До нетронутых пандейских лесов верховьям Голубой Змеи было, конечно, далеко, но даже по ним можно было понять, каким был несчастный материк до начала ядерного безумия. И река здесь была другой — отравленной она становилась ниже по течению: там, где начинались ржавые леса и где в воды Голубой Змеи попадали активные изотопы, вымывавшиеся дождями из опаленной земли. И Максим вдруг подумал, как было бы здорово просто пожить в этих краях вдвоем с Радой хотя бы месяц, забыв обо всем, что оста лось там, позади. Не получится такая идиллия, сказал он себе, нет, не получится, а жаль…

Адаптированный глайдер легко скользил над самой землей. Дорог здесь уже не было, но машина с равнодушной легкостью оставляла позади рытвины, невысокие холмы, топкие низины, огибая плотные заросли кустов и лавируя между древесными стволами там, где они не смыкались в сплошную стену. Квазиживой организм очень естественно вписывался в этот мир, близкий к первобытному, и Максиму порой даже казалось, что машина мурлычет от удовольствия, петляя между деревьями и перепрыгивая через узкие прозрачные ручьи, тихо бормотавшие что-то свое. А горы становились все ближе, их призрачная голубизна густела и наливалась синевой, в которой постепенно проступала чернота обнаженных скал.

Ближе к вечеру, когда горы уже нависли над головами, Максим почувствовал чье-то пристальное внимание. Вокруг не было видно ни души, и тем не менее ощущение чужого взгляда не проходило — за глайдером явно наблюдали. Мак остался спокоен: он был уверен, что справится с любой угрозой, да и наблюдали за ними без враждебности, а всего лишь с интересом — это чувствовалось. Нас заметили, подумал Мак, и это хорошо — было бы хуже, если бы на нас не обратили никакого внимания и нам пришлось бы наматывать круги по предгорьям в поисках горских поселений, о которых говорил Ирри Арритуаварри. Вот тебе и контакт — тот самый, которым ты грезил три года назад, попав на обитаемый остров, — надо только немного подождать.

Ждать пришлось недолго. Глайдер, вспенивая несущим полем воду, перемахнул пруд, раздвинул носом колышущуюся завесу высоких стеблей, напоминавших земные камыши, и оказался на небольшой полянке, окаймленной сочной зеленью. И на этой поляне, скрестив на груди руки в позе спокойного ожидания, стоял человек в кожаной куртке — безоружный.

Мягко спружинив, машина опустилась на траву, снова превратившись в обычный автомобиль. Максим выключил двигатель и вышел, бросив Раде негромкое «Не волнуйся, все в порядке». Уже темнело, но он ясно видел, что перед ним горец, очень похожий на Ирри и на самого Максима — ошибиться было трудно.

— Мы ждали, — сказал незнакомец, вежливо наклоняя голову, когда Максим показал ему «ладонь птицелова». — Я покажу дорогу, Святой Мак.

* * *

Каменный лабиринт казался бесконечным. Час за часом узкие коридоры ущелий сменялись долинами, зажатыми со всех сторон могучими телами утесов, по которым змеились пенные нити водопадов; едва заметные тропки, петлявшие по крутым склонам, рассекали пропасти, таившие гулкое эхо. Никаких дорог здесь не было и в помине — по этим диким горам не то что проехать, пройти было совсем не просто. Выручал глайдер — если бы не эта машина, путь к сердцу Зартака продлился бы неопределенно долго. Глайдер удерживался на гранях скал, перелетал через провалы, пересекал коварные осыпи, грозившие при первом же неосторожном движении породить грохочущую каменную лавину. Максим догадывался, что путешествие по горам окажется непростым, и хорошо знал возможности земной техники (поэтому, собственно, он и отправился на глайдере), однако заметил, что их провожатый, сидевший рядом (Рада перебралась на заднее сиденье), отнюдь не выказывал безмерного удивления при виде головоломных пируэтов глайдера, которые явно не могла выполнить ни одна саракшианская машина. Можно было предположить, что горцы просто далеки от цивилизации и не слишком сведущи в технике, но Мак подозревал, что причина индифферентности их проводника совсем другая. Несмотря на свое отшельничество, горцы были неплохо осведомлены о жизни внешнего мира, знали, что там и как, и если их не удивлял глайдер, значит… Значит, или они считают, что Святому Маку подвластна магия, или же они знают, с кем имеют дело, — без всякой мистики. Второе предположение вызывало множество вопросов, но Максим надеялся, что скоро получит на них ответы.