Книга Лихое время. "Жизнь за Царя" - Евгений Шалашов

– В стан пойдем, – решительно заявил вожак, бросая деревяшку в костер.

Мужики радостно повскакивали и принялись собираться. Хотя какие там сборы? Вытащить из шалашей тощие заплечные мешки да вбить ноги в широкие лыжи. У костра остались лишь атаман да мужик со шрамами.

– А ты чего? Особого приглашения ждешь? – поинтересовался Онцифир.

– Да я тут останусь, – усмехнулся тот, подняв остатки верхней губы, от чего лицо сделалось еще страшнее.

– Одному идти – гиблое дело, – попытался атаман уговорить мужика. – Убьют, и вся недолга. Давай с нами. В баньке попаримся, горячего похлебаем. Отдохнем пару дней, да снова – панов ловить.

– Ничего, без баньки как-нибудь, – пожал тот плечами. – А так, авось, кого-нибудь и укараулю… А убьют – невелика потеря.

Мужик со шрамами прибился недавно. Знали, что зовут его Павел, а кто такой – никто не спрашивал. Надо – сам скажет. Про шрамы тоже не спрашивали. И так видно, что не от медвежьих когтей и не от волчьих зубов, а от чего-то острого, навроде сабли.

– Ну, как знаешь, – сказал Онцифир, чувствуя облегчение. Вроде пытался уговорить, да тот сам не захотел. На самом-то деле атаману тоже было не по себе – трудно было разговаривать, глядя на синие бугры, впадину вместо носа и безгубый рот с обломками зубов…

– Стрел бы оставил, штук пяток, – попросил Павел.

– Бери все, – сказал атаман, откидывая берестяную крышку саадака.

– Благодарствую, – обрадовался мужик, без зазрения совести выгребая стрелы.

Березовые поленья да сухой камыш в стане есть, железо тоже, а наконечников наковать – пара пустяков.

Онцифир, обойдя мужиков, забрал у них остатки харчей – вяленую рыбу и сухари. Сухари, одно название – хлеб уже давно пекли из желудей и коры, но все лучше, чем голимая рыба.

– Ну, ладно, – сказал атаман, оставляя мешок с едой у ног Павла. – Бог даст – свидимся.

Мужики уходили. Кто, помахав на прощание рукой, а кто, отвернув морду.

Павел, равнодушно проводив товарищей взглядом, почувствовал облегчение – пока был вместе с шишигами, приходилось слушаться атамана, что не хотел рисковать жизнью мужиков. Будь его воля – не побоялся бы напасть и на большой отряд панов. А вдруг встретился бы ему тот пан Казимир, что ссильничал и убил его женку, зарубил детушек и старуху мать? Зато теперь можно отвести душу! Оставшись, он вытащил из-за пазухи лакомство – кусочек сала, которое берег не для еды – мазать лыжи, чтобы лучше скользили.

Лыжи готовы, осталось лишь оглядеть лук и стрелы, перемотать онучи, вскинуть мешок поудобнее и… А на хрена ему мешок с рыбой и сухарями? Живому и без еды можно перетерпеть, а мертвому – все равно. Скинув мешок, припорошил его снегом. А теперь вдогонку за той бендой, которую проворонил Фимка…

Маленький отряд прошел по лесу верст десять (может, больше? кто ж их считает!) и вышел к болоту, казавшемуся замерзшим. Только болото не замерзает даже в лютые морозы, а корка льда со снегом – это так, обманка. Вытащили из схоронок снегоступы, на которых ходили через болото.

– Идти за мной, след в след. Не останавливаться! – сказал атаман и пригрозил: – Ежели кто тонуть начнет – спасать не будем! Ну, с Богом!

Бубня под нос «Отче наш», Онцифир двинулся вперед, а следом реденькой цепочкой пошел весь отряд – шестеро мужиков.

Ходить по болоту на снегоступах лучше, чем на своих двоих, но обнадеживаться не стоит. Всякое бывает. Можно так ухнуть, что только болотная нечисть вытащит. Вон, у лосей копыта широкие и по болотам сохатые шастать мастаки, но и они каждый год десятками тонут.

Корка, покрывавшая бездонную глубину, похрустывала и проламывалась. Никита, опытный охотник, шел последним, ставя лыжи уже не на снег, а в бурую жижу. Слева вдруг что-то засвистало, зарокотало, и Фимка, что шел перед батькой, испуганно остановился…

– Вперед топай, сучье семя! – выругал сына Никита, пожалев, что под рукой нет батога, чтобы ткнуть парня. Фимка испуганно замекал и, вытащив лыжи, уходившие вниз, в болотину, пошлепал вперед.

– Да чтобы тебе про… – досадливо выругался отец, но вовремя прикусил язык. Чуть было не ляпнул дурость. Это на болоте-то пожелать провалиться собственному сыну?! Никита еще раз выматерился: – Чтоб тебя…

Жижа вспузырилась, громко фыркнула и чмокнула, как лопнувший бычий пузырь. Ступать по этому месту было опасно, а идти в обход – еще хуже. Никита вздохнул, широко перекрестился и пошел вперед, ставя лыжи не прямо, а «елочкой», как на спуске с горки. Повезло! Когда опасный участок оказался позади и можно было идти так, как все, Никита пообещал, что еще раз отлупит сына, и пусть только Павлуха попробует его защитить!

Наконец-таки посреди болота показался маленький остров, где торчало несколько поставленных на сваи избушек, крытых еловой корой. Людская изба, «особая», а еще – неказистая банька. Хутор – не хутор, деревня – не деревня. Не то – лагерь разбойничий, не то – военный стан. В нынешнее время – самое безопасное место. Через болото ни один отряд не пройдет – ни конный, ни пеший. А захотят измором взять – замучаются. От островка тропинок много, к каждой сторожа не приставишь.

Онцифир не говорил, откуда ему известны разбойничьи тропки, но люди и так знали – от родного деда, что вдоволь погулял когда-то в этих местах, спасаясь на болоте от монастырских слуг и от царских стрельцов. Годам к сорока дед раскаялся, женился, наделал деток и каменную церкву во имя Ильи Пророка в Вольхове отстроил.

Красивая церква, с пятью куполами! Кирпич из Углича возил, а богомазов в Ярославле нанимал, чтобы иконостас был не хуже, чем в Пошехонье или Устюжне. Серебра, говорят, извел столько, что мешками отмеряли. Но не все, не все извел… Осталось столько, что и сыну, и внуку хватило. У Онцифира дом был такой богатый, что сосед-помещик завидовал, а во дворе – пять лошадей, десять коров. Жена-красавица, дочь на выданье! Все было, пока не пришли ляхи…

Всем бы хорош стан, но вода худая, болотная, ее даже и пить противно. Печку протопить – дрова искать замучаешься. Да и сырость такая, что у здорового-то кости начнет ломать.

– Акулина! Мичура! – проорал атаман, извещая о прибытии. Скрипнула дверь, и появилась толстая рябая баба, что была тут за стряпуху и за портомойку. С дальнего конца приковылял дед Мичура. Старик целыми днями собирал по болоту хворост и топил очаги в хижинах. Оставить нетопленным – за неделю сырость стены разъест.

– О, явились, не запылились! – неласково поприветствовала баба. – Исть будете или баню топить?

– И жрать будем, и баню топить, – кивнул атаман, с наслаждением ступая по твердой земле.

– А исть-то и нечего! – жизнерадостно сообщила баба.

– Дура драная! – выругался атаман. – Если нечего – чего предлагаешь?

– Пустыми пришли? – поинтересовался дед Мичура, оглядывая тощие мешки слепенькими глазенками.

– Лучше не спрашивай, – отмахнулся Онцифир. – Не пофартило нам нынче. Те, кто попадался, не по зубам, а других не было.