Книга Океаны Айдена - Михаил Ахманов

Одинцову осталось пройти вдоль берега еще километров восемь, чтобы добраться до места, где великий змей Сатрака прижался грудью к подводной скале, широко разбросав в стороны свои длинные шеи. По словам Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий течение на две части, северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы и бухты, жрец-навигатор не знал, — в древних легендах гартов не было даже намека на то, что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако, предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом — у его копьевидного конца вода кипела и бурлила, словно в котле. Одинцов собирался ночью перетащить флаер по суше на другую сторону мыса — по совету того же Магиди, утверждавшего, его ширина кое-где не превосходит пятисот шагов. Нелегкая работа, но он был уверен, что справится с ней.

Сейчас он брел по колено в теплой воде, буксируя свою легкую машину у самого пляжа в едва заметных волнах прибоя. Он был только в набедренной повязке и легких сандалиях, грудь и спину через подмышки перехватывало многократно сложенное полотнище ткани — чтобы петля каната с зацепленным на конце флаером не резала кожу. Впрочем, флаер шел легко, вес его был невелик, а осадка не превышала ладони. Тут, у берега, течение практически не ощущалось, Зеленый Поток гнал свои струи на север за цепочкой рифов, скрытых облаками брызг и белой кипящей пеной. Пожалуй, это было единственное место на планете, где человек мог вести свое судно против могучего экваториального течения.

Ночь кончалась, небо над иззубренным краем Щита постепенно светлело, гасли звезды, и тихое жаркое утро вступало в свои права. Через час Одинцов собирался поискать какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой он мог бы расположиться с большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и позавтракать. Особых проблем с едой не возникало — по дороге часто попадались большие раковины моллюсков с нежным сочным мясом. Для их приготовления огонь был не нужен, двадцать минут на солнце, и жаркое готово.

Механически переставляя ноги, он смотрел на далекий, затянутый белесой дымкой горизонт. Со вчерашнего вечера он прошел километров двадцать, но не чувствовал ни усталости, ни изнуряющей жары — под сенью исполинского Щита ночью было на редкость прохладно. Мерно поскрипывала галька под подошвами сандалий, тихо рокотали набегающие на берег волны, и в такт этим звукам неторопливо текли мысли.

Нажать четыре раза, подождать, нажать еще два — так сказала Найла. Нет, он не хотел подавать этот сигнал бедствия! Он не нуждался ни в помощи, ни в спасении и давно перестал лелеять мечту, что в небе над ним вдруг возникнет летающий корабль. Все, что он знал о южанах, говорило о том, что они придерживаются политики строгой изоляции, так, на «Катрейе» не было ни передатчика, ни навигационных приборов, ни мощного оружия. Впрочем, к чему Найле оружие? Она ведь не могла убивать…

Это казалось Одинцову очень важным. Все ли сородичи Найлы питали такое же стойкое, видимо врожденное, заложенное в генах, отвращение к убийству? Если так, это объясняло многое — например, их бегство из Хайры и ту изоляцию, на которую они были обречены, хотя в технологически развитом обществе южан наверняка имелись средства для уничтожения себе подобных. Но иметь и использовать — разные вещи. Факт, разумеется, удивительный, но здесь не Земля, напомнил себе Одинцов.

Возможно, их неприятие убийства — признак вырождения? Возможно, все в их раю лишены отваги, решимости, силы? Но Найла не была такой! Смелая маленькая женщина… Смелая в мыслях, в поступках и в любви. Да, она не могла послать стрелу в человека, но ее руки крепко держали руль у того проклятого гарторского берега… Она не сошла с ума, когда его клинки залили кровью палубу «Катрейи»… А как она вела себя в Доме Пыток в Ристе!

Теперь Одинцов понимал, что Найла вовсе не упала в обморок. Вероятно, южане многого достигли в ментальном искусстве и умели управлять своими чувствами и телом, даже вызвать по желанию смерть. Когда ситуация стала безнадежной, Найла впала в транс, от которого до небытия оставался только шаг. Она не выключила полностью зрение и слух — наверно, собиралась покончить с собой в тот момент, когда Канто убьет ее возлюбленного, и значит, кое-что разглядела во время визита Шахова. Но вряд ли что-нибудь поняла… Впрочем, теперь это было не важно.

Одинцов опустил голову, мрачно уставившись на свои загорелые, покрытые ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. И их встреча не являлась испытанием, после которого он мог получить или не получить отпущение грехов вместе с пропуском в южный рай. Его проверяли! Элементарная проверка с помощью хорошенькой женщины, заманившей его в постель! Способ вечный, как небеса! Подсадной уткой, вот кем была его чернокудрая красавица!

Но почему же так щемит сердце? Почему перед глазами вьются, трепещут огненные языки, из которых, словно феникс, взмывает вверх чешуйчатый дракон с розово-смуглой наядой, прильнувшей к его шее? Почему щеки его стали влажными, а в ушах все звучит и звучит тихий прерывистый шепот: «Эльс, мой милый… Ты все уже сделал… Ты любил меня…»

Почему?

* * *

Через несколько дней Одинцов плыл на юг. Великое течение несло, покачивало его кораблик, то и дело обдавая солеными брызгами прозрачный фонарь кабины; день сменялся ночью, свет — тьмой, затем круглый оранжевый апельсин солнца вновь выкатывался из-за чуть заметной синеватой черты, разделявшей небеса и воды. Скорость течения постепенно падала. По утрам он выбрасывал за борт веревку с узелками, примитивный лаг, и, отсчитывая секунды по биению пульса, следил, как бечева исчезает в зеленоватых волнах. У Щита Уйда, где начался его путь, флаер делал двадцать узлов, теперь, после недельного плавания, скорость снизилась до пятнадцати. Сделав примерный подсчет, он решил, что приближается к пятидесятой параллели.

Солнце здесь уже не пекло с тем яростным неистовством, как вблизи экватора. Теперь путник мог раздвинуть обе створки кабины, чтобы свежий океанский ветер гулял под ее колпаком, обдавая колени влагой. Откинувшись в кресле, Одинцов проводил долгие часы, то рассматривая высокое небо, то вглядываясь в океанский простор. Он смотрел — и не видел, две эти огромные протяженности, одна — ярко-голубая, другая — сине-зеленая, скользили где-то на грани восприятия, могучие, исполински необъятные, успокаивающие. Фон для воспоминаний, и только.

Он вспоминал свою земную жизнь. Вспоминал Виролайнена, Шахова и свою работу в Проекте, вспоминал Светлану, Ольгу и других своих женщин, лица друзей и врагов, города и страны, где довелось побывать, войны, в которых участвовал. За что он сражался? За торжество справедливости во всем мире? Но справедливость была таким эфемерным понятием! У каждого своя, у тех, за кого он бился, и у тех, кого убивал. Стоило ли это делать? Он не знал ответа. Хотя, пожалуй, были монстры, достойные уничтожения… к примеру, те, что мучили его в Могадишо…

Одинцов вздыхал, вновь впадая в забытье. Сейчас, когда хорошее и плохое подернулось флером времени, он не пытался оценить свои поступки — это казалось неуместным среди соленых вод Айдена. В конце концов Айден заменил все это, став ему новой родиной, — так нужно ли страдать из-за ошибок, свершенных на Земле? Лучше не повторять их здесь, и потому он обязан вернуться… Нет, не в Баргузин, а на берега Ксидумена, в замок бар Ригонов, к женщине, которая его ждет….