Книга Будь моей - Лора Касишке

Могла ли я так поступить? Рассмеяться и сказать, что моя история — чистый вымысел?

Нет.

Не уверена, что я вообще когда-нибудь лгала Сью. Конечно, иногда я ей говорила, что мне нравятся брюки или обувь, которые она только что купила, хотя дело обстояло с точностью до наоборот — но разве это ложь? В любом случае, я не представляла себе, как объясню, с какой стати решила выдумать подобную чушь, чтобы это выглядело правдоподобно. Она слишком хорошо меня знала. И теперь знала все — о Бреме. Конечно, я сама проболталась, но все же продолжала в душе возмущаться, как будто она что-то у меня одолжила, а теперь отказывалась возвращать. Я поделилась с ней по доброй воле, но что мешало ей обернуть мои откровения против меня? Мне хватало сознания, что она при желании может ими воспользоваться.

Надо отвлечься от болезненной темы, решила я, и ткнула в сторону Гарретта, который, как обычно, стоял и болтал с приятелем в красной нейлоновой куртке.

— Помнишь его? — спросила я. — В начальной школе был лучшим другом Чада. Это Гарретт.

— Это у него отец умер?

— Да.

— Ну и ну, — присвистнула она. — Быстро же они растут. Неужели мои мальчишки тоже станут такими?

— Еще как станут, — подтвердила я. — Оглянуться не успеешь.

— Ну ладно, — бросила она, — мне пора. Несу кексы в школу. Я сегодня кормящая мать.

— Кормящая мать… — протянула я, мгновенно вспомнив, что это означает. Тяжелый поднос с кексами, которые надо аккуратно, чтобы не нарушить слой глазури и карамельных крошек на верхушке, накрыть фольгой или пищевой пленкой. Маленькие бумажные салфетки. Дети за партами. Запах пирогов в комнате. Аромат домашней сдобы, приготовленной чьей-то мамой. Удивительно простое удовольствие — быть мамой, которая их испекла.

— Он записался во флот, — сказала я ей.

— Да ты что? — ахнула Сью. Она глотнула кофе из чашки, и мы вместе побрели назад, по своим кабинетам. Проходя через кафе, я увидела Роберта Зета, но отвернулась, не желая вступать с ним в разговор, особенно в присутствии Сью. Еще спросит, где я вчера была и почему пропустила занятия.

— Да, — произнесла я. — Я пыталась его отговорить…

— Это невозможно, — подтвердила Сью. — Некоторые из этих ребят… у меня были такие… Они как мотыльки, которых влечет пламя. Они еще не верят в смерть. Зато верят в то, что делают.

— Да я понимаю, — ответила я. — Но вот с Гарреттом… Я чувствую свою ответственность.

— Почему? Ты же ему не мать. — Она остановилась, чтобы снова отпить кофе из стаканчика. — Он не имеет к тебе никакого отношения.

Я тоже остановилась и повернулась к ней:

— А у меня такое чувство, что имеет.

— С чего бы это? — Она шагала дальше. — Ты ведь его и не знаешь толком?

— Немного знаю, — ответила я. — Немного знаю.

— Ну, немного — это все равно, что ничего, — отмахнулась Сью. — И вообще, не можешь же ты брать на себя ответственность за каждого молодого парня, с которым едва знакома.

Я замедлила шаг:

— Помнишь о записках, которые я получала?

Сью кивнула на ходу, но ко мне не повернулась. Я догнала ее:

— Я ведь думала, что их пишет Брем, понимаешь? — Я произнесла его имя вполголоса, но этого хватило, чтобы она остановилась. Она упорно избегала моего взгляда, предпочитая изучать черную поверхность кофе, словно что-то там искала. — Как оказалось, он тут ни при чем. Их писал Гарретт.

Она фыркнула и подняла глаза.

Она не смотрела мне в глаза, смотрела на шею и продолжала качать головой, и немножко черного кофе выплеснулось из ее стаканчика, заструившись по пластиковой стенке в ее ладонь, но, казалось, она этого даже не заметила. Она вздохнула и сказала, через силу, но с явным облегчением:

— Нет, Шерри. Эти записки не от Брема. И не от Гарретта.

— Подожди. Понимаю, это звучит смехотворно, потому что Гарретт такой молодой, но, я считаю, он мог, ну, я не знаю, перенести на меня некие чувства, что-то вроде чувства сына к матери, и…

Тогда она наконец посмотрела мне прямо в глаза. Она улыбалась — слабой, извиняющейся улыбкой, а затем произнесла:

— Со временем я собиралась все тебе рассказать, Шерри, но, думаю, пора сделать это сейчас, потому что дело зашло слишком далеко. Наверное, это было ошибкой. Я поступила так из благих намерений, но, очевидно, совершила ошибку. Записки, — она вздохнула, — были от меня.

Инстинктивно я схватилась за горло.

Слабый хрип слетел с моих губ.

Она выжидательно смотрела на меня, и я попыталась заговорить, но не смогла выдавить ни слова. Тогда и она открыла было рот, но тотчас же захлопнула его, пожала плечами и уставилась себе на ноги.

Я сделала то же и впервые заметила, что пол у нас под ногами как будто плывет. Это световые пятна двигались по линолеуму. Обман зрения. Я подошла к стене и без сил привалилась к ней, все так же прижимая руки к горлу. Проглотила застрявший в нем ком. И с трудом выговорила:

— Зачем?

Сью ничего не ответила.

Я повторила вопрос, более настойчиво:

— Зачем?

Сью вновь пожала плечами:

— Мне было так жаль тебя, Шерри. Мне казалось, что, когда Чад уехал в колледж, ты потеряла вкус к жизни. Ты выглядела такой изможденной, будто перестала следить за собой — что-то вроде хронической усталости. Мне хотелось немного оживить твою жизнь. Я думала, тебе будет приятно узнать, что у тебя есть тайный поклонник. Похоже, это сработало даже слишком хорошо.

Вернувшись в кабинет, я вытащила из ящиков стола и из шкафа для документов все записки, скомкала их и выбросила.

В коридоре я целую вечность молча простояла перед ней. По идее, этого времени должно было хватить, чтобы собраться с мыслями, но единственным результатом моих борений стал долгий вздох:

— О-о-ох.

— Ох.

— О-ох.

Я не сомневалась, что она наблюдает за мной. Если я что-нибудь понимаю в людях, ее взгляд выражал удовлетворение.

Что еще он мог выражать?

Ни тени сожаления, грусти, сочувствия. Она стояла очень прямо, глядя мне в глаза, и в ее лице не дрогнул ни один мускул. Она совершила поступок, который полностью соответствовал ее намерениям. Ей хватило выдержки достаточно долго продержать его в секрете, и теперь она наслаждалась удовольствием.

Вот и все.

Под ее пристальным взором я с огромной скоростью начала уменьшаться.

Женщина, привязанная к мачте корабля.

Нет, к ракете.

Женщина, тающая на глазах под чужим взглядом. Все годы нашей дружбы уложились в несколько ударов сердца, и меня вдруг отнесло за миллион миль от нее. Наверное, она меня уже не видит, хотя, если прищурится, кое-что еще узреет. Или возьмет бинокль. Но и тогда я окажусь размером с муравья. Стану крошечной точкой. Всего за несколько секунд я умчалась сквозь годы прочь от нее. Я совершенно исчезла. Растворилась в лучах солнца в учебном центре английского языка в день, когда мы впервые встретились. Меня уничтожили. Я с бешеной скоростью летела над ландшафтом, усыпанным пластиковыми стаканчиками и выброшенной одеждой, надорванными конвертами и белыми цветами — теми, что она приколола к волосам на моей свадьбе, — открытками на Рождество и днями рождения, которые она подписывала по-юношески неровным почерком. Почерк! Конечно, мне следовало его моментально распознать. Почему же я не распознала? Будь моей.