Книга Ловушка для Катрин - Жюльетта Бенцони

– Молиться – это хорошо… но зачем так плакать?

Быстро выпрямившись, она увидела стоявшего перед ней подростка. Он изменился со времени их последней встречи четыре года назад, но не настолько, чтобы она не узнала дофина Людовика.

Принцу должно было быть лет четырнадцать. Он вырос, но был такой же худой, сутулый, с костлявыми и сильными плечами, с желтоватой кожей и черными прямыми волосами. Черты лица, правда, стали более твердыми, жесткими. Он был некрасив, даже уродлив, с большим носом, маленькими, глубоко посаженными черными глазами. Уродливость была его могуществом – от этого обделенного красотой мальчика исходило особенное неуловимое величие, странный шарм, причина которого таилась в его проницательном взгляде.

Несмотря на охотничий костюм из толстого фландрского сукна, потертый и поношенный, королевская кровь угадывалась в высокомерном тоне, во властном выражении лица. И речь его была речью мужчины.

Катрин склонилась в глубоком реверансе, одновременно удивленная и смущенная этой неожиданной встречей.

– Скажите мне, почему вы плачете, – настаивал дофин, внимательно всматриваясь в расстроенное лицо молодой женщины. – Никто, насколько мне известно, не желает вам здесь зла. Вы госпожа де Монсальви, не так ли? Вы ведь из дам, приближенных к ее величеству королеве, моей матери?

– Ваше высочество меня узнали?

– Ваше лицо не из тех, которые легко забываются, госпожа… Катрин, кажется? Все женщины, которые меня окружают, словно на одно лицо. Большинство из них глупы и бесстыдны… Вы совершенно другая… такой и остаетесь.

– Спасибо, монсеньор.

– Так, а теперь говорите! Я хочу знать причину ваших слез.

Было невозможно противиться этому приказу. С большой грустью Катрин пересказала последние события. Людовик нахмурил брови.

– Неужели эти феодалы никогда не изменятся! – проворчал он. – Пока они не поймут, кто господин, они будут продолжать жить как им взбредет в голову. И эти головы им будут рубить.

– Господин король, наш государь и ваш отец, монсеньор, и не думает это оспаривать, – возразила Катрин в ужасе.

И потом, так как ей уже действительно нечего было терять, она решилась добавить:

– …Только увы! Почему другие, у которых нет никакого права, поскольку они не принадлежат к королевской семье, царствуют через голову короля?

– Что вы хотите сказать?

– Ничего, кроме того, что я только что видела и испытала на самой себе, монсеньор!

И Катрин рассказала о своей встрече с Карлом VII, о той надежде, которая прошла совсем близко от нее, и как ее быстро прогнала прекрасная незнакомка, которую король называл Аньес. Но едва она успела произнести это имя, ярость исказила лицо ее собеседника, а худая рука стиснула перчатку для верховой езды.

– Эта шлюха! – выругался он, забыв, что они находятся в церкви.

Но на этот крик из темноты вышел суровый бородатый человек и, не говоря ни слова, указал ему на алтарь. Людовик покраснел, благоговейно перекрестился и бросился на колени для быстрой молитвы. Но это вынужденное выражение сожаления не помешало ему возобновить беседу. Поднявшись, он вновь обратился к Катрин, которая молча ждала.

– Я не должен был произносить это слово в церкви, но я ненавижу это создание, от которого мой отец совсем сошел с ума.

– Кто она? – спросила она.

– Дочь некоего Жана Соро, сеньора де Кудена и де Сен-Герана. Ее мать зовется Катрин де Меньле. Она из хорошего дома, хотя и не очень прославленного. Год назад моя тетка мадам Изабелла Лотарингская гостила у нас, девица была ее фрейлиной. Как только король ее увидел, он влюбился, как безумец.

И снова Жан Мажори, человек с бородой, который был наставником дофина, вмешался:

– Монсеньор! Вы говорите о короле!

– Кто это знает лучше меня самого! – сурово отрезал дофин. – Я говорю только то, что есть, ни слова больше: король обезумел от этой девицы, и, к несчастью, моя бабушка поддерживает ее и покровительствует ей…

Катрин широко открыла глаза:

– Кто? Королева Иоланда?

– Вот именно! Мадам Иоланда тоже увлеклась Аньес Сорель[9], иначе, скажите мне, как она могла бы стать придворной дамой моей матери? Мадам Изабелла, конечно, не собиралась увозить с собой весь свет, но этим не объясняется тот факт, что она нам оставила эту девицу.

– Герцогиня Лотарингская надолго покидала Францию?

– Не знаю. На несколько лет, по всей вероятности, поскольку она собиралась надеть корону Неаполя, а король не мог согласиться на такую долгую разлуку со своей красоткой. Она царствует над ним, как вы и сказали, и вы на себе убедились, что это означает. Что же касается меня, я ее ненавижу из-за того огорчения, которое она не может не доставлять моей доброй матери.

– Тогда, – вздохнула Катрин, – мы погибли. Мне остается только вернуться к себе, чтобы там ожидать новых ударов, которые обрушатся на мой дом…

– Минуту! Возможно, еще не все потеряно. Через несколько дней, вы знаете, король, королева и весь двор будут в Туре, где меня женят на мадам Шотландской.

Идея жениться вовсе ему не нравилась, поэтому, произнося эти слова, он скорчил ужасную гримасу, как если бы они оставляли на губах горький привкус. Тем не менее он продолжал:

– Свадьба назначена на второе июня. Мадам Маргарита уже несколько недель во Франции, так как она в конце апреля высадилась в Ла Рошели, но ей оказывают повсюду такой пышный прием, что продвигается она очень медленно. В этот час она должна уже быть в Пуатье… уже совсем рядом с нами!

– Ваше высочество, кажется, не очень счастливы этим союзом?

– Вы не ошиблись. Я никогда не видел Маргариту Шотландскую. Эта идея – женить меня – наводит тоску. У меня есть дела поважнее, чем заниматься с женщиной! Но оставим это! У меня есть блестящий план: в день свадьбы будьте в соборе, на пути свадебного кортежа. Именно у меня вы попросите помилования для графа де Монсальви. В подобных обстоятельствах мне король не сможет отказать! Даже если эта Сорель будет против.

Переполненная благодарностью, Катрин преклонила колено, взяла руку принца и хотела поцеловать, но он резко выдернул ее, как если бы боялся, что она его укусит.

– Не благодарите меня. Я делаю это не для вас и еще меньше для вашего смутьяна-мужа. Пусть отныне он доказывает свою доблесть в сражениях. Когда я стану королем, я сумею укротить мою знать.

– Тогда, монсеньор, почему вы это делаете? Чтобы уязвить эту Аньес? – спросила она дерзко.

Лицо Людовика озарила улыбка, которая тут же выдала его возраст. Это была проказливая и веселая улыбка, улыбка мальчишки, приготовившегося сыграть шутку со взрослым.