Книга Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель - Янис Кууне

– Странные все-таки они, варяги, – сказал Годинович, указывая на Луну: – У их Месяца три лика, а у Солнца одно. А у нашего Ярила три лика да еще Коляда, Купало, Овсень, а Месяц всегда один. Только он родится и умирает.

– Так ты венед? – спросила Эрна.

– Да, – ответил Волькша: – А как ты узнала?

– Я выросла в Винете, – поведала Эрна. Только сейчас Волкан заметил, что она распустила волосы и они мерцали в лунном свете.

– Родители не разрешали, но я все равно дружила с хижанскими девчонками, – созналась женщина: – Они такие добрые и веселые. Не чета моим соплеменницам.

– Так ты не ругийка? – в свою очередь догадался Волькша.

– Это как посмотреть. Мой отец был турпилинг, а мать происходила из Хохендорфа. У меня была такая счастливая семья…

При этих словах Эрна замолчала и точно шагнула за какую-то стену.

Волькша оглядел окрестности. С башни был виден Хохендорфский залив, протока выносившая воды Одера в море. Наверное, днем было видно и само море. Бледный свет Месяца играл на воде. На севере возвышалась Зеленая Гора, похожая на растрепанную копенку сена, забытую древним великаном. С моря долетал теплый влажный ветер. Было тепло и спокойно. Запах молока наполнял верхнюю площадку сторожевой башни. Волькша зажмурился и набрал полную грудь душистого воздуха.

Эрна начала собирать в корзину остатки вечеря. От торопливости и холодной сосредоточенности ее движений чары Одерской ночи распались. Точно морозный сквозняк проник в самое сердце лета.

Волкан оглянулся, когда женщина уже начала спускаться с башни.

– Эрна, – окликнул он.

– Что прикажете, господин Варглоб? – спросила она, останавливаясь, но, не поворачивая головы.

– Не называй меня «господином», пожалуйста, – с легким упреком попросил Волькша.

– Как прикажете, – изобразила покорность ругийка и вновь начала спускаться.

– Эрна, – позвал Годинович: – Не уходи…

Женщина вернулась на башню. Поставила корзину и встала рядом, сложив ладони на животе. Ни дать, ни взять батрачка, готовая внимать прихотям недоросля.

– На что ты обиделась? – спросил ее Волкан.

– Я не обиделась, – честно, но отстраненно ответила она: – Мне не за что обижаться.

– Почему же ты поспешила уйти?

– Я принесла еду. Больше вам, …, ничего не надо. Я не хотела мешать.

Не называть Варга «мой господин» далось ей с большим трудом. Казалось, ей куда легче выслушивать нарекания, чем не произносить это слово. Точно оно въелось ей под язык и срывалось с него каждый раз, когда она открывала рот. Ни на Бирке, ни в Винете, ни тем более у Ильменьских словен Волькша не видывал такого подобострастия. Это так не вязалось с той силой и достоинством, которое Годинович чувствовал в Эрне.

– Ты мне не мешаешь, – сказал он женщине, подходя ближе.

Он долго не мог придумать с чего бы начать разговор. Ругийка застыла, как изваяние. Взгляд Волькши упал на ее руки, сложенные на животе. Рукава задрались, и темные пятна синяков в бледном свете Луны выглядели просто чудовищно.

– Знаешь, а я сегодня дал в морду одному из тех, кто пытался взять тебя силой, – поведал он Эрне с каким-то непривычным для себя жестоким удовольствием.

Та ничего не ответила, но встрепенулась, от чего ее лицо стало лет на пять моложе, глаза ее заблестели, а на щеках заиграли ямочки. Это продолжалось всего несколько мгновений, но от ее безмолвной благодарности Волькше стало почти так же тепло, как в доме Кайи, когда та узнала, что Годинович прибежал защищать ее от Рыжего Люта.

– … Варглоб, – вновь с трудом перескочив запретное слово, начала Эрна: – а кто вы такой?

– Я – венед. Из Ильменьских словен, моя мать латвица… – Волькша прикусил губу, соображая, что бы еще поведать о себе.

– Спасибо, …, но я хотела знать, кто вы на корабле? Почему морские разбойники вас слушаются, как своего старшину? Вы, должно быть из знатной семьи?

– Да, уж какой знатный, – прыснул Волькша: – Сродник бороне да господин корове. Я из самоземцев… бондэ… кнехт, наверное.

Эрна улыбнулась и кивнула.

– Но почему же они вас слушаются?

Волькша замялся. Как-то не хотелось ему хвастаться перед ругийкой своим даром. Не так уж он и хорош. Вот толмачество – другой разговор. Вспомнилось Волкану, как отбаярил он Хрольфов маснкап от суровых эстиннов.

– Я много слов знаю, – ответил он наконец: – во всех наречиях Восточного моря смыслю.

– Так ты выходит у викингов вроде ушей и языка? – восхитилась Эрна, но тут же потупилась, сообразив, что по недомыслию посмела обратиться к Варглобу на «ты»: – Извините меня, мой господин.

– Эрна, ну, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, не называй меня «господином» и давай на ты, – совсем по-мальчишески взвился Волькша.

Женщина смотрела на него округлившимися глазами и чуть заметно качала головой.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, Эрна, говори мне ты, – Волькша только что не топотал ножками и не дул губы. На сестру Ластю такое ребячество всегда действовало безотказно. Она начинала отворачиваться, чтобы скрыть улыбку и, в конце концов, соглашалась на то, о чем ее просил брат.

Но глаза Эрны, чем дальше, тем больше наполнялись ужасом.

– Что, Эрна? Что? – удивился Волькша.

– Я не могу, – едва слышно созналась молодая женщина.

– Чего ты не можешь?

– Я не могу не говорить вам «господин» и не могу говорить «ты».

– Почему?

Эрна с диковатым блеском в глазах уставилась туда, где днем можно было бы увидеть море. Она развязала тесемки чепца, точно он душил ее, и стащила его с головы. Непокорные волнистые волосы рассыпались по плечам. В лунном сеянии Волькша залюбовался их переливами.

– Так почему же? – уже не так настойчиво, как за мгновение до этого спросил Волкан.

– Муж так приучил, – ответила Эрна, точно сознаваясь в том, что у нее одна нога короче другой.

У венедов тоже было заведено, чтобы жена и дети относились к отцу семейства с почитанием. Но чтобы супруга не могла слова сказать, не назвав мужа господином, – такое было для Годиновича в диковинку. Ни у свеев, ни даже у сродных ругиям турпилингов он не видел ничего подобного.

Ни мало не сумляше, Годинович поделился с Эрной этими соображениями. Как же он был удивлен, когда молодая женщина заплакала. Волькша потратил множество слов, чтобы успокоить ее и разговорить. Он даже начал думать, что Макошь свела его с одержимой: уж так упорно Эрна отвечала слезами на его расспросы. Но не даром Волькшиного отца, Годину, звали порой Родомысличем, мало кто был так же рассудителен, как Ладонинский самоземец. А Волкан был его сыном во всем.