Книга Лила, Лила - Мартин Сутер

– Франкфуртом?

– В том числе.

– Мной?

– В том числе.

– А чем же еще?

– Всем. Нами. В первую очередь нами обоими.

– Почему?

– Не знаю. Просто я ожидала от нас большего.

– В каком смысле?

– Большего внимания. Большего доверия. Ну, не знаю… Большей любви.

Давид помолчал. Потом сказал:

– Я люблю тебя, Мари, ты же знаешь.

Она не ответила.

– Мари, ты слышишь? Я люблю тебя.

С Джекки все вышло по-дурацки, но я разберусь. К нашей любви это отношения не имеет. Слышишь, Мари? Я люблю тебя.

Мари молчала.

– А ты? Ты любишь меня, Мари?

Она помедлила.

– Пожалуй.

– Ты не уверена?

После долгой паузы она тихо проговорила:

– Не вполне.

Теперь уже замолчал Давид.

В конце концов она сказала:

– Давид, я поживу несколько дней у мамы.

– Почему?

– Хочу разобраться в своих чувствах.

– Это можно сделать и в нашей квартире.

– Там лучше.

– Мне приехать?

– Нет.

– Все-таки я приеду. – Он отключился.

Мари вернулась в спальню. Минуту-другую рассматривала пустой чемодан. А потом начала снова собирать вещи.

37

– Извините, я ночной портье. Впервые это делаю.

Галстук у него был явно завязан заранее и надет через голову, а потом затянут. Давид с поспешно собранным чемоданом уже минут десять с лишком стоял у стойки, дожидаясь, когда вконец загнанный портье добудет из компьютера счет на дополнительные услуги. Издательство «Кубнер» их не оплачивало. Сумма составляла сорок шесть евро восемьдесят два цента.

У подъезда ожидало такси, поезд отправлялся через пятнадцать минут.

Портье с виноватой улыбкой отошел к телефону и позвонил некоему Юргену, видимо своему компьютерному консультанту. Давид швырнул на стойку банкнот в пятьдесят евро и вышел из холла.

– Наконец-то, – проворчал таксист, когда он сел в машину.

Без тринадцати восемь он расплатился с таксистом и бегом помчался к поезду. Когда он выскочил на платформу, большая стрелка вокзальных часов как раз передвинулась на цифру десять, и двери вагонов закрылись.

– Вот черт! – воскликнул Давид и бросил чемодан наземь.

Тяжело дыша, засунув руки в карманы пальто, он стоял на платформе, время от времени пинал ногой чемодан и со злостью смотрел на людей, которые кого-то провожали и теперь шли мимо него – с печалью на лицах, с облегчением или еще не угасшей прощальной улыбкой.

Отдышавшись, Давид подошел к расписанию и выяснил, что следующий поезд отходит через час и прибудет на место в семнадцать минут второго. Стало быть, до дома он доберется около двух.

Он купил газету, сосиску, пиво и устроился у липкого закусочного столика возле ларька с сосисками. Однако едва развернул газету и вонзил зубы в сосиску, как рядом послышался голос:

– Давид Керн! Какой сюрприз – встретить вас здесь!

Голос принадлежал немолодой женщине с чемоданчиком на колесах. Он кивнул ей, продолжая слегка демонстративно жевать.

– Кушайте, кушайте. Я не буду вам мешать! – сказала она, но не ушла. – Я прочла «Лилу» уже трижды и прочту еще раз. Особенно теперь, встретившись с вами лично. Мне очень хочется вас спросить…

Давид отхлебнул пива и снова вонзил зубы в сосиску.

– …много ли в книге автобиографического.

Давид прибег к стандартному ответу:

– Как видите, я пока жив.

Читательница ничуть не смутилась.

– Но вы наверняка пережили потерю большой любви. Чтобы описывать подобные чувства, необходимо их испытать.

Давид проглотил сосиску.

– Вы правы, эти чувства мне, к сожалению, знакомы.

– Но вы предпочитаете об этом не говорить?

– Я о них написал. – Тоже стандартный ответ.

Женщина сочувственно кивнула и попрощалась. Давид облегченно вздохнул, но, сделав несколько шагов, она вернулась.

– Еще один вопрос. Если не хотите, не отвечайте. Как ее звали?

– Мари, – ответил Давид и испугался своих слов.

– «Мари, Мари», – задумчиво проговорила женщина. – Так называлась одна из песен Жильбера Беко. Ее пела Марлен Дитрих. Слыхали?

Давид покачал головой.

– Тоже красивое название.

Он долго смотрел вслед этой женщине с чемоданом, которая становилась все меньше, удаляясь от него под сводами вокзала.

Давид доел сосиску, допил пиво и позвонил Мари. Ни мобильник, ни квартирный телефон не отвечали. Тогда он позвонил ее матери, где, к счастью, включился только автоответчик. Давид сообщения не оставил.

Словно вокзальный выпивоха, он слонялся возле закусочных. А за двадцать минут до отправления уже стоял на платформе.

Единственным попутчиком в душном купе первого класса оказался американский бизнесмен, который, пользуясь разницей во времени, беззастенчиво громко разговаривал по телефону со Штатами. Давид старался не слушать, но незадолго до Мангейма не выдержал, взял пальто и чемодан и пошел искать другое место.

В конце концов он нашел купе с одинокой пассажиркой. Только бы не читательница, подумал Давид, приоткрыл раздвижную дверь, спросил:

– Найдется свободное местечко?

Женщина кивнула, собирая с соседних сидений журналы. Его появление явно пришлось ей не по вкусу. Он сел подальше от нее и притворился спящим.

– Вы сели в Мангейме? – спросил кондуктор.

Давид задремал и проснулся с ощущением, что случилось что-то плохое. С ним иногда так бывало. Обычно после дурного сна. Но такие ощущения быстро развеивались. На сей раз, однако, сон был ни при чем. Ужасное случилось на самом деле: Мари не вполне уверена, любит ли его!

Кондуктор вопросительно смотрел на Давида. А тот шарил по карманам пиджака, висевшего на крючке у него за спиной.

– Я перешел из другого вагона, – пояснил он.

Кондуктор дождался, когда Давид найдет билет, прокомпостировал его, пожелал счастливого пути и закрыл за собой раздвижную дверь.

Давид посмотрел на часы. Еще три с половиной часа. Плюс тридцать минут – и он дома. Четыре часа беспомощности. Четыре часа – и он окажется перед нею и сможет убедить ее, что она его любит.

Вот так, наверно, чувствовал себя Петер Ландвай, когда начал догадываться, что Лила от него уходит.