Книга Дела твои, любовь - Хавьер Мариас

Он сделал несколько шагов. Он больше не стоял у меня за спиной, но и не сел рядом: подошел к креслу напротив меня и положил сцепленные руки на его спинку. Все это время я не сводила с него глаз: смотрела на его руки, на его губы — потому что он говорил и потому что я привыкла на них смотреть. Он снял пиджак, повесил его на спинку кресла, как делал всегда, потом медленно закатал рукава рубашки. И хотя это тоже выглядело привычно — дома он всегда так ходил, — я насторожилась: мужчины обычно закатывают рукава, когда готовятся выполнить какую-то работу, требующую физического усилия, но ему, насколько я знала, никакой работы не предстояло. Покончив с рукавами, он положил руки на спинку кресла, словно собирался произнести речь. Несколько секунд он внимательно смотрел на меня, и со мной опять произошло то же, что и раньше: я отвела глаза. Я не смогла выдержать этого неподвижного непроницаемого взгляда — затуманенного и обволакивающего (или просто близорукого — он носил линзы) взгляда, который, казалось, спрашивал: "Почему, почему ты не хочешь меня понять?" В этом вопросе не было упрека, в нем была жалость. И поза его была та же, в какой я не раз видела его прежде — в другие вечера, когда он говорил о "Полковнике Шабере" или еще о чем-нибудь, что приходило ему в голову (мне было все равно, о чем он будет со мной говорить: я всегда слушала его с одинаковым удовольствием).

"В другие вечера, — грустно подумала я. — Наверное, для Луисы, как и для большинства из нас, пора сумерек — самая трудная, самая худшая пора. А мы с ним виделись всегда именно в эти часы". Я поймала себя на том, что думаю в прошедшем времени, словно мы уже расстались и каждый стал для другого позавчерашним днем, но уже не могла думать иначе. "В те вечера Хавьер не заезжал к Луисе, не беседовал с ней, не отвлекал ее от тяжелых мыслей, ничем ей не помогал — наверняка ему тоже требовалось иногда отдохнуть, не видеть, как страдает женщина, которую он так долго любил, так терпеливо ждал. Он должен был набраться сил (их давала другая близость, другой человек: их давала ему я), чтобы потом снова вернуться к Луисе и быть рядом с ней. Наверное, я ему помогала немного, даже не догадываясь об этом. Что ж, я рада. Откуда бы он брал силы, если бы меня рядом не было? Впрочем, не стоит себе льстить: я прекрасно знаю, что ему не составило бы труда найти себе кого-нибудь еще". И эта мысль заставила меня вернуться в настоящее время.

— Я не хочу, чтобы у тебя на душе осталась отметина — по крайней мере, такая, какая может остаться, если я не расскажу тебе все, если ты не узнаешь о причинах того, что произошло. Давай посмотрим, какую картину ты себе представила, что ты себе нафантазировала, какую историю сочинила. Я приказал убить Мигеля, я убил его чужими руками. Так? Я разработал план — довольно рискованный план, главным недостатком которого было то, что он мог легко сорваться, а главным достоинством являлось то, что я в любом случае оказывался в стороне и на меня не падало ни малейшего подозрения. Я находился далеко от места преступления, никто не знал, что у меня имелись основания желать смерти Мигелю, никому и в голову не пришло бы усмотреть какую бы то ни было связь между мною и тем чокнутым "гориллой", с которым я в жизни словом не перемолвился. Обо всем позаботились другие: узнали о его проблемах и внушили ему то, что следовало внушить, то, что я хотел вбить в его безумную голову. Смерть Мигеля выглядела как несчастный случай — ужасное невезение, трагическое стечение обстоятельств. Ты спросишь, почему я не прибег к помощи наемного убийцы, скажешь, что сейчас так поступают многие, потому что это самый легкий и надежный способ. Я тебе отвечу. Сейчас таких убийц много: они приезжают из Восточной Европы и из Америки. Их услуги не слишком дороги: билет туда и обратно, суточные и три тысячи евро — иногда меньше, иногда больше, но в среднем, если хочешь быть уверенным в результате и не хочешь иметь дело с новичком, примерно три тысячи евро. Эти люди делают свое дело и уезжают, а когда полиция начинает расследование, они уже в аэропорту или в самолете. Проблема в одном: никогда нет гарантий, что они не вернутся в Испанию, — им могут снова предложить здесь работу или им так понравится страна, что они решат тут обосноваться. Некоторые заказчики, однажды воспользовавшись их услугами, имеют неосторожность потом рекомендовать их своим знакомым (под большим секретом, разумеется). Рекомендуют или самого исполнителя, или посредника (а тот, поленившись искать кого-то нового, звонит тому же самому исполнителю и вызывает его). Любой, кто хоть раз выполнял подобное поручение в Испании, подвергается двойной опасности. И чем чаще они сюда приезжают, тем больше вероятность, что в конце концов их вычислят и схватят. И тем больше опасность, что они вспомнят своего заказчика или подставное лицо — человека, который им этот заказ передавал. Такие, попав в руки полиции, сразу начинают давать показания, рассказывают все, что знают. Даже те, кто находится на содержании мафии, можно сказать, имеет постоянную работу — таких в Испании сейчас немало: здесь для них всегда найдется дело. Кодекс молчания нарушается постоянно, точнее, почти не соблюдается. Чувство товарищества почти забыто. Впрочем, понять их можно. Если кого-то поймали — его проблема: сам виноват. Без него можно обойтись, организация пальцем не пошевелит, для того чтобы его спасти. Они заботятся лишь о том, чтобы их самих ни в чем не заподозрили: убийцы работают почти вслепую, они не знают, с кем имеют дело, — слышат только голос в телефонной трубке. И фотографии жертвы тоже получают по мобильному телефону.

Вот и задержанные платят той же монетой: каждый заботится лишь о том, чтобы спасти свою шкуру, чтобы получить меньший срок. Они выкладывают все, что им известно, лишь бы пришлось поменьше париться на нарах. К тому же, чем дольше они будут молчать, тем легче будет самой же мафии их уничтожить: их местонахождение известно, они больше не нужны, они балласт, и балласт опасный. А если они знают немного и им почти нечего рассказать следствию, они пытаются получить поблажку иным способом: "А еще несколько лет назад я выполнил поручение одного сеньора — важного предпринимателя, или политика, или банкира. Кажется, я об этом деле кое-что знаю. Если я пороюсь в памяти и мне удастся припомнить некоторые детали, то что я с этого буду иметь? Не один предприниматель угодил за решетку на долгие годы благодаря подобным признаниям. И кое-кто из валенсийских политиков тоже — ты же знаешь, какие они там болтуны — совсем не умеют держать язык за зубами.

"Откуда Хавьеру все это известно? — думала я, слушая его. Мне вспомнился наш с Луисой разговор: она об этом тоже кое-что знала, она говорила о том же, о чем мне только что рассказал человек, влюбленный в нее: "Привозят этого типа, он делает свое дело, ему платят, и он уезжает. Вся операция занимает не больше двух дней, и концов никто никогда не найдет…"Тогда я подумала, что все это она взяла из газет или ей об этом говорил Девернэ — в конце концов, он ведь тоже предприниматель. А может быть, она слышала это от Диаса — Варелы. Они расходились только в оценке эффективности подобного метода: Диас-Варела считал, что он себя не оправдывает, — наверное, был лучше информирован. Луиса тогда сказала еще: "Если бы подобное произошло с Мигелем, я и этого абстрактного наемного убийцу не смогла бы ненавидеть: жребий выпал ему, как мог бы выпасть кому-нибудь другому. Он не знал Мигеля и ничего не имел против него лично. А вот что касается подстрекателей, то я наверняка начала бы подозревать кого-нибудь — любого из конкурентов, любого из тех, кто считал себя обиженным или пострадавшим: нет такого предпринимателя, который, развивая свое дело, не причинял бы (умышленно или неумышленно) никому вреда. Я подозревала бы даже друзей-коллег. Я недавно в очередной раз листала Коваррубиаса… " Она тогда сняла с полки толстый зеленый том и процитировала фрагмент статьи "Зависть" (эти строки были написаны в тысяча шестьсот шестнадцатом году — четыреста лет назад, при жизни Сервантеса и Шекспира, — но не утратили актуальности до сих пор. Как грустно, что некоторые вещи не меняются со временем, хотя, с другой стороны, радует, что хоть что-то остается неизменным. Вот и в этом определении нельзя ни прибавить, ни убавить ни слова: "И хуже всего то, что яд сей проникает в души тех, коих мы числим среди лучших друзей наших…"). Хавьер рассказывал (или признавался?) мне об убийстве, словно это была гипотеза. Он рассказывал то, что я придумала сама, подслушав их с Руиберрисом разговор, — потом он собирался доказать, что все было совсем не так. ("Наверное, он хочет меня обмануть, рассказав правду, — в первый — и не далеко не в последний — раз подумала я. — Наверное, он сейчас рассказывает правду, чтобы я решила, что это ложь. Если бы это походило на ложь! Если бы это было ложью!")