Книга Камера смертника - Борис Рудаков

Оля, Оля, Оля! Как сильно все изменилось в нашем доме за эти месяцы. После потери ребенка и известии о бесплодии между нами наметилась трещина отчуждения. Но я вовремя спохватился. Я же мужчина, я должен быть снисходительным, мужественным, сильным. И я сделал первый шаг – стал создавать атмосферу любви и взаимопонимания, восстанавливать то, что казалось мне самому безнадежно утраченным и давно похороненным. Но я же первый и почувствовал, что вся атмосфера, которая моими стараниями создана в семье, напрочь пропитана неискренностью, фальшью. Я видел по глазам жены, что ее улыбки невеселы, что бодрое настроение – только надетый костюм клоуна. Даже минуты близости, которые, кстати, стали очень редкими, – даже они не приносили радости. Я прекрасно чувствовал снисходительную уступчивость со стороны Ольги, потворство моей похоти.

И теперь, после месяцев каких-то казенных обязательных отношений в семье – иным словом я не могу этого описать, – я испытал такой взрыв страсти, такой восторг от обладания женщиной… И такое предательство с ее стороны.

Я ушел из мастерской молча, не обернувшись. Я знал, что Ирина так ничего и не поняла, но мне было все равно. Многое в этой жизни мне уже было все равно. Даже отношение мамы. Как она беспокоилась обо мне после моего выхода из больницы, как она названивала, сколько советов давала, каких только отваров не готовила… Но я и к этому относился равнодушно. Меня такое внимание больше раздражало, хотя я и старался этого не показывать. Я вообще стал меньше бывать дома, ссылаясь на занятость на работе. А на работе стал появляться реже, ссылаясь на плохое самочувствие.

И вот в таком состоянии я и бродил по городу. Особенно старался делать это по вечерам, когда никто не видит моего лица…

«Леха». Боря, ты, конечно, молодец! Вы все, журналюги, молодцы! Вам очень легко рассуждать, или у вас есть просто такое нездоровое желание рассуждать на эти темы. Я не об этом убийце, которого вы тут расписываете соплями и слюнями. Я тот самый капитан милиции из ГИБДД. Не совсем тот, о ком вы пишете, а нынешний, сегодняшний. Только за эти пятнадцать лет ничего не изменилось. На работе три шкуры снимают, платят копейки! А жрать что? Чем семью кормить? Я знаю, что вы сейчас скажете: что, мол, вали из милиции и иди в бизнес. А это каждому дано – бизнес этот ваш? Да ни хрена! И не в бизнесе дело. В смысле, не в оформлении учредительных документов. Каждый в нашей стране испокон веков делает свой бизнес, качает свои денежки оттуда, где сидит. В том смысле – что охраняю, то и имею. Нас же давно еще коммунисты поставили в такое положение, всю страну. Каждый гребет на своем рабочем месте, так чем вам капитан милиции не угодил? Вам легче станет, если он один будет честным среди страны воров?

«Вера Васильевна». Спасибо вам, Борис Михайлович, за интересную тему. Спасибо за то, что помогли задуматься о себе, о жизни. И особенное спасибо за то, что вы затронули, расшевелили этих «капитанов». Вон он как взвился, как заело его! Чувствует свою неправоту, только признаваться самому себе стыдно. Унизительно!

26 июня 2010 г.

08:31

Вот в таком состоянии я и бродил по городу. Особенно старался делать это по вечерам, когда никто не видит моего лица, моих глаз. Мне хотелось выть от тоски, я не понимал, почему вокруг меня образовался такой вакуум. Как будто я инородное тело, как будто живой организм человеческого общества меня отторгает. А ведь я столько для людей сделал – ведь не зря же вернулся с того света. Ведь я все это чувствую острее, переживаю больнее, вижу ярче.

Я брел по бульвару Роз, на котором они давно уже не росли, потому что у администрации района не было средств на уход за ними. На нем не горели фонари, потому что их давно разбили дебильные подростки, у которых половое созревание почему-то связано со вспышками вандализма. Это раньше в таком возрасте стихи писали украдкой, замечая, что девочки отличаются от мальчиков. А сейчас – камень в руку, и кто дальше. Или метче!

Наверное, это было предчувствие. Не зря я тогда думал именно об этом, это я хорошо помню. Я вообще каждый день своей жизни после смерти хорошо помню. И тот поздний вечер – тоже. Помню, что шел и чуть ли не скулил. Внутри все сворачивалось и снова разворачивалось, как ломка какая-то. Ни говорить ни с кем не хотелось, ни встречаться. А потом я услышал звуки.

Любой человек на моем месте услышал бы прежде всего звуки драки. Любой, но не я. Я услышал внутренним своим чувством боль, обиду, унижение. Это не драка, это избиение! Тупое, животное, жестокое, ради удовольствия. Ох, как мне захотелось вмешаться, вы представить себе не можете! Я встрепенулся, как гончая, только что нос по ветру не поставил.

Все происходило около разбитого, разрушенного и заброшенного фонтана. Их было трое. И они развлекались неторопливо, со смаком. Поднимали человека, ставили прямо и по очереди наносили ему удары. Кто ногой в живот, кто пытаясь, как в боевике, попасть в голову, кто кулаком, демонстрируя способы удара снизу, сбоку, прямо. Он уже не стоял на ногах, его уже приходилось держать, а они гоготали и снова пытались поставить его на ноги.

Откуда взялся этот паренек, я не знаю, не успел заметить. Это потом я узнал, что в избиваемом человеке он узнал соседа по подъезду, безработного пьянчужку. И ведь вмешался! Что-то было в нем родственное мне, такое, что заставило… Одним словом, он вступился за мужика, завязалась драка, исход которой был очевиден и не в пользу одинокого героя. И я заорал, стараясь, чтобы мой голос прозвучал громко, страшно, гневно. И эта троица струсила.

Когда я подбежал, парень сидел на асфальте с разбитым лицом и держался руками за живот. Досталось ему прилично, но, как мне показалось, ничего страшного, кроме разбитой губы, брови и синяков на туловище, у него нет. А вот избитый мужик лежал в неестественной позе. Мы попытались расшевелить его, перевернуть.

– Он же мертвый, – испуганным голосом, хлюпая разбитым носом, проговорил паренек.

Я приложил пальцы сначала к запястью человека, потом к сонной артерии. Пульса не было. И я бросился искать телефон. К моему счастью, поблизости я увидел светящуюся вывеску «Опорный пункт милиции». Конечно, приехала «Скорая помощь», приехали из райотдела милиции. И меня допросили, и паренька. Я слышал, как по рации в машине передавали в эфир приметы хулиганов. «Разберутся, – грустно подумал я. – И с пареньком все вроде обошлось. А мужику не повезло. Жил, никому не мешал, разве только жене досаждал… И такая страшная смерть: быть забитым насмерть». Я долго не мог потом отвязаться от представлений, как это, наверное, чувствуется. Как тебя бьют и бьют, и конца этому нет. И спасения от этого нет. И хоть трезвый ты, хоть пьяный, а обреченность все равно почувствуешь.

И как я через несколько дней только напал на эту газетенку… Никогда не любил откровенной «желтой» прессы, да и другой давно уже не читал. А тут подвернулась газета – и прямо разворотом с заголовком, который сразу бросился в глаза. Кажется, статья называлась «Распоясавшийся хлюпик, или Неприкасаемые дети». Как-то так. И там было написано, что трое детишек высокопоставленных родителей безобидно резвились в скверике поздним вечерком. И тут они увидели, что студент в очках зверски избивает пьяного мужчину. Они попытались заступиться за гражданина, но озверевший студент-первокурсник набросился на них, жестоко избил и обратил в бегство. И только своевременное заявление пострадавших в милицию позволило задержать убийцу. К сожалению, человек, которого он избивал, скончался от побоев на месте происшествия.