Книга Нецензурное убийство - Марчин Вроньский

Если взяться за дело как следует, под утро в комиссариате будет толпа, как в венерической клинике, представил он себе картинку.

— Последний раз его видели в светлом пальто, — добавил Зыга. — И команду из следственного управления в отель «Европейский». Да, я знаю, что сейчас ночь. Выполняйте! — Он положил трубку. — А у нас с вами есть по крайней мере полчаса для спокойной беседы, — повернулся он к профессору.

— Вы любите лекции по истории, пан комиссар? — Ахеец поудобнее устроился в кресле. Младшему комиссару не понравилось его самообладание. Хотя, с другой стороны, профессор скорее был заинтересован в том, чтобы быть откровенным. И, странное дело, несмотря ни на что, он производил впечатление порядочного человека.

— Лекции — не особо. — Мачеевский закурил папиросу.

— Но Сенкевича вы читали?

— А как же, раз десять, не меньше, как, наверное, каждый в этой стране.

— Значит, вам проще будет понять причину. Вы, наверное, помните, что в 1656 году шведы дошли до Люблина и Замости с севера, а потом казацкое войско с востока.

— Да-да, а Замойский с Заглобой пожаловали Карлу-Густаву Нидерланды. Пожалуйста, переходите к делу!

— 11 октября до Люблина дошли вести о казацких отрядах в окрестностях Замости, — продолжал Ахеец, не реагируя на насмешки. — Местные жители, в особенности евреи, еще хорошо помнили грабежи шведов. Поэтому еврейская община заключила с кастеляном люблинского Замка некое соглашение. Как мы сказали бы на языке современной экономики, основали депозитный банк…

Зыга слушал сначала равнодушно, потом со все возрастающим интересом. Профессор так развивал интригу, что сам Сенкевич отстегнул бы за нее тридцать процентов своей Нобелевской премии. От первого известия о казаках до их появления под городскими стенами прошло неполных четверо суток, в течение которых в Замок тайно свозили сокровища из синагог, имущество раввинов и богатейших еврейских купцов и врачей. Кастелян, конечно же, понимал, что Люблин — не замойская крепость, но он хорошо знал замковые подземелья, которые, как все городские подземелья, уходили в глубину на большее количество ярусов, чем сами дома. Именно там и были укрыты сокровища.

— Казаки развлекались в Люблине меньше недели, и хотя награбили в общей сложности на пару десятков тысяч тогдашних злотых, их атаманы должны были понимать, что это на удивление мало для торгового и трибунальского города, — продолжал Ахеец. — Шестнадцатого октября они подожгли синагогу, на следующий день — Замок, и когда наконец уехали, а евреи обратились к кастеляну, чтобы он вернул доверенное ему имущество, тот, очевидно, показал им лишь руины и заваленные тоннами обломков входы в подземелья. Добра не отыскали. Получил ли сам кастелян оговоренный процент, неизвестно. Зато Замок не восстанавливали, и он разрушался все больше и больше. Вы можете об этом почитать хотя бы у Красицкого[54].

— Помню-помню! — перебил Зыга. — «Разруха», «мерзости бесчестья» и так далее … Итак, вы хотите сказать, что кто-то обнаружил вход в эти подземелья?

— Не так сразу. Представляется, что на двести лет все это дело было предано забвению, особенно после пожара 1719 года, когда Замок сгорел дотла. Он превратился в развалины, которые вот-вот грозили обрушиться, и ничего более, однако же старосты Замойский, а потом Потоцкий вкладывали определенные суммы, что-то там якобы ремонтировали, что-то копали. Можно сказать: ради каприза, поисков древностей, но так ли на самом деле? У Станислава Сташица[55]был протеже: изобретатель, люблинский еврей по фамилии Штерн. Быть может, Сташиц получил от него какую-то информацию, потому что, как только возник проект очистить весь замковый холм, а камни использовать для мощения дорог, он выступил инициатором ряда работ, даже в конце концов пригласил царскую комиссию, которая решила, используя остатки Замка, построить там тюрьму. Можно ли выдумать лучший предлог для поиска сокровищ, укрытых в фундаменте, чем новое строительство?

— А как же. Археологические раскопки, — заявил Мачеевский.

— До этого мы тоже дойдем, — кивнул Ахеец. — Тюрьма построена, от старого Замка сохранились только донжон и часовня, и, вероятнее всего, никто ничего не нашел. Не буду занимать ваше время рассказами о полихромной живописи в часовне, под предлогом которой в это втянули и меня, но есть еще один важный момент. Итак, в мае 1907 года группа заключенных бежала из тюрьмы в Замке через сточный канал. Это было достаточно известное дело, возможно, оно даже дошло до вашего слуха.

— Да, — вспомнил Зыга. — Я что-то об этом слышал. Члены боевого отряда ПСП и уголовники. Кажется, двадцать человек.

— Больше сорока, — поправил профессор. — Двадцать один уголовник и двадцать политических. Среди них были те боевики, которые нападали на железнодорожные кассы.

— Помню, в Ухруске и Дорохуске. Только какое отношение к этому имеют царские рубли?

— На первый взгляд, почти никакого, пан комиссар, но те, кто грабит кассы, обычно разбираются в деньгах. Для этой истории важны двое из них: некий шестнадцатилетний в то время паренек и убегающий вместе с ним Вацлав Костек-Бернацкий.

— Комендант Брестской крепости[56]? — удивился Мачеевский.

— А как же, о нем еще пишут: «брестский негодяй», «палач», «душитель оппозиции», «верный пес маршала» и так далее. В свободное время — писатель. Тогда они были во второй группе беглецов. Вошли в канал последними и так же, как остальные, спустились на дно замкового колодца, а потом произошло нечто странное. То ли они заблудились, то ли изменили намерения, но вместо того чтобы идти в сторону реки, свернули в боковое ответвление стока, слегка отвалили щебень и открыли одну из каверн под холмом, почти под часовней. Однако повели себя благоразумно: не стали играть в кладоискателей, взяли в карманы немного монет и вскоре догнали остальных беглецов. Добрались до Наленчува, где их укрывал Жеромский[57], а сегодня… Ну что же, полковник Бернацкий — комендант Брестской крепости, а тот паренек, Радослав Серокжевский, — начальник департамента в министерстве Вероисповеданий и общественного просвещения. Министерстве, отвечающем за национальное наследие! — язвительно добавил Ахеец, по-профессорски поднимая палец. — Поэтому я не удивлялся, пока речь шла только о надзоре за реставрацией фресок, я ведь историк искусства. Однако когда дошло до раскопок, вдобавок проводившихся в наистрожайшей тайне и финансируемых филантропами-предпринимателями…