Книга Толмач - Родриго Кортес

– Обмойте мое тело, – властно распорядился Курбан. – Все, целиком…

Арестанты растерянно переглянулись. Они все еще помнили, как неожиданно ожил этот труп, а потому немного Курбана побаивались. Однако теперь перед ними сидел просто голый евнух – пусть и очень живучий, и никто не решался «потерять лицо» и подчиниться ему первым.

– А ну-ка, расступись, – угрожающе произнесли справа, и Курбан увидел, как сквозь мгновенно распавшуюся надвое стену арестантов пробираются его вчерашние убийцы – все четверо.

– Лягушка думает, что она – Император Неба, – презрительно процедил самый старший.

Курбан улыбнулся; еще с тех времен, когда он жил в старом буддийском монастыре, он знал: с первого раза утвердиться не удается почти никому.

– Где рыжий? – поинтересовался он. – Пусть подойдет.

– Рыжего Пу конвой увел, – важно произнес старший, – я с тобой разбираться буду.

Курбан удивленно поднял брови, но тут же сосредоточился; сейчас, при свете дня, когда глаза противника хорошо видны, у него все должно было получиться.

– Посмотри на мои руки, – почти приказал он и выставил свои ладони вперед.

Хунгуз невольно пригляделся.

– А теперь посмотри на свои, – не давая противнику опомниться, предложил Курбан. – Ты видишь: они непохожи.

Хунгуз растерянно поднес ладони к лицу и вдруг тряхнул головой, как собака шкурой; он уже чуял осенившее его наваждение.

– А теперь сядь, – приказал Курбан, и тот, удивляясь тому, что подчиняется, осторожно присел рядом.

– Жаль, что рыжего увели, – покачал шаман головой, – хотя… ты же сказал, что будешь вместо него!

Хунгуз побледнел, попробовал встать и… не сумел.

– Никто не сумеет пошевелиться, пока я не разрешу, – твердо обозначил размах своей силы Курбан, но тут же опомнился и ткнул пальцем в назначенного им Великим ханом камеры арестанта. – Тебе двигаться разрешаю.

Тот с облегчением переступил с ноги на ногу.

– Обмой меня, – с кряхтением разлегся на подстилках Курбан, – и побыстрее: Мечит не может ждать так долго, а я такой… грязный.

«Великий хан» рухнул на колени и, расплескивая воду, начал торопливо обмывать пропахшее едким потом тело скопца. Курбан прикрыл глаза – у него, хвала Великой Матери, снова все получилось.

* * *

Новый губернатор Шаньдуна Юань Шикая торопился. В течение первой же недели он послал несколько полков на захват и уничтожение всех монастырей, в которых изучали ушу и кунг-фу.

– Истребить всех! До последнего мальчишки! Чтоб и семени их в Поднебесной не осталось! – жестко инструктировал он военачальников. – А я казню каждого, о ком узнаю, что он проявил слабость к врагу!

Генерал прекрасно знал, что главный лозунг вышедших из подполья монахов – изгнать со своей земли всех иноземцев. Он и сам ненавидел длинноносых всей душой. Генерал отдавал себе отчет и е справедливости второго лозунга ихэтуаней – свергнуть маньчжурскую династию Цин. Он и сам понимал, что Цины давно уже выродились и стали паразитами на изможденном теле Поднебесной. Но он видел и другое: увязшая в грязных деньгах Триада давно отошла от священных заветов своих пяти предков, а потому никогда не встанет на защиту империи во весь рост.

Пока же все сегодняшние попытки ихэтуаней заявить о себе как о защитниках народа так и оставались банальной провокацией. Генерал считал это особенно опасным сегодня, когда проявление враждебности к такому сильному врагу, как европейцы, было подобно искре, могущей сжечь обширную степь. А полной гибели своей страны Юань Шикай не хотел.

* * *

Позволив себя обмыть и напоить чаем, Курбан для начата провел с заменившим Рыжего Пу хунгузом долгую, обстоятельную беседу. Он прямо сказал хунгузу, что вовсе не желает его смерти; просто его живая кровь крайне важна для божественной Мечит, а потому он просит, нет, умоляет его не сердиться, а принять свою судьбу со смирением и пониманием.

Затем он приказал истекающему слезами хунгузу встать на колени, сунул в его бессильные руки миску почище, поднялся и начал ходить вокруг, распевая в нос хвалу Великой Матери и прочерчивая пальцем в воздухе магические знаки. И только исполнив каждую деталь длинного ритуала, Курбан разбил одну из глиняных чашек, выбрал осколок поострее, наклонил голову жертвы пониже и, громко назвав Мечит по имени, аккуратно разрезал хунгузу горло. А когда кровь стекла и утратившее жизненную силу тело начало клониться вниз, к полу, он выхватил из мертвых рук наполненную до краев кровью миску. С молитвой окропил священной влагой все четыре стороны света, каждый угол, пол, потолок и стены камеры, начертил на двери камеры магический оборонительный знак и, призвав Мечит выпить все до дна, с размаху вылил остатки крови в окно.

– Вот и все, – повернулся он к словно пораженным столбняком сокамерникам, – разрешаю двигаться.

И в этот самый миг она проявилась – прямо перед ним. Вот только черное сморщенное лицо божественной Мечит было искажено страданием, словно она вкусила не жертвы, а яда.

* * *

Об убийстве второго в течение суток арестанта начальнику тюрьмы сообщили вскоре после обеда. Капитан побагровел и, не дослушав рапорт дежурного офицера до конца, стремительно вышел из кабинета. Пробежал через двор, окинул испуганно замершего часового у входа гневным взглядом и взлетел по лестнице на второй этаж. Сделал сержанту знак, чтобы он открыл камеру, и ворвался в мгновенно открытую дубовую дверь. Насмерть перепуганные арестанты жались к стенам, а в центре лежал труп здоровенного хунгуза.

Начальник тюрьмы яростно рыкнул и склонился над телом. Горло хунгуза было аккуратно надрезано, но ни на груди, ни на руках трупа никаких пятен крови не просматривалось – так, словно умерший даже не боролся за свою жизнь. Капитан разогнулся, обвел арестантов гневным взглядом и обомлел. Серые стены камеры над их головами были густо окроплены бурой кровью.

– Кто?! – процедил сквозь зубы начальник тюрьмы. – Ну!!! Говорите! Кто это сделал?

Арестанты, все как один, потупили взгляды. Они явно собирались молчать.

– Всех во двор! – повернулся капитан к замершей в дверях охране. – Босиком! Нет – вообще без одежды! Поставить у стены – на сутки! На двое! На трое! Будут стоять, пока не скажут.

* * *

Арестантов из камеры номер четыре тут же выгнали под ледяной декабрьский дождь и приказали раздеться. И впервые за много-много лет начальник тюрьмы не услышал в ответ ни ропота, ни просьб. Хунгузы и воры, крестьяне и невольные убийцы медленно, словно замороженные, начали стягивать с себя куртки и брюки, рубахи, сандалии и сапоги. А когда все разделись и покорно замерли у стены, начальник тюрьмы растерянно моргнул: у одного, того самого новичка, между ног ничего не было… Вообще ничего!

– Великое небо! – пробормотал капитан и вдруг отчетливо вспомнил показания арестантов о том, что монгол оборачивался женщиной, и тут же – как он вроде бы превращался в волка… – Ты! – мгновенно охрипшим от волнения голосом выдавил начальник тюрьмы и ткнул пальцем в Курбана. – Подойди сюда!