Книга Шапка Мономаха - Алла Дымовская

– А только веление от князя такое, что по ученой мудрости старца все листы рукописные и книги, иже с ними, в княжеские покои отнесть и там оставить без порчи, – строго приказал ключей управитель и пергамент у Засохи отобрал.

Уж как ни пытался Леон обольстить сурового ключника, а ничего не вышло. Говорил, и что письмо найденное для его особы писано, за тем, мол, Леон и пришел на княжий двор, и что язык-то, сами поглядите, не православный вовсе, и деньгу сулил и подарок. Только у управителя дворового и своего полно добра имелось, Леона он грубо вышиб прочь, велел более не шляться без толку, имени старца не порочить.

Так еврей, однако, и убрел ни с чем восвояси. Осталось при нем одно лишь куцее знание о таинственном некоем проклятии, что покоится на царской шапке, в наследство от давнего прошлого оставленной, и что ужас и разорение чуть ли не вселенские в ней сокрыты, но более не известно было Леону ничего.

При дворе великокняжеском он и осел. Скоро в лекари первейшие выбился при сыне нынешнего правителя московского, Иване, по счету Третьем. Сытно жилось Леону и про Венецию редко вспоминалось. Хотя нынешний князь Московский и был по натуре весьма жесток. И иноземцам, однажды к нему прибывшим, обратно ходу не давал. Но Леон тем не устрашился, а, напротив, вцепился в карьеру свою придворную зубами и руками. И даже судьба его знакомца, из немцев пришлого, Ивана, про прозванию Фрязина, гордыню лекаря усмирить не смогла. И поруганное имение Фрязина за малую провинность, и дети, в неволю вечную отданные, – все было от Леона далеко. К тому же скоро обзавелся он и новым дружком, тоже из земель италийских прибывшим. Зодчий тот был по своему ремеслу, а по имени Аристотель, из семьи почтенной Фиоравенти, из города Болоньи, нанятый для укрепления церкви обветшавшей, что на Успение Богородицы строилась еще при князе первом Иване. С ним совместно и коротал Леон частенько вечера долгие.

И дождался однажды часа, немного времени спустя, как въехала на Москву царевна прекрасная Софья из рода императорского Палеологов, в невесты великому князю отданная. И воссоединилась Византия сгинувшая с Русью новой, и стали они одно. И пожалел тогда Леон о смерти старца, что не увидел и не дождался Ефрем, как возродилась его заветная звезда трех морей под сенью иной и крепкой, и не возрадовался оттого.

А после и вспомнил Леон, как строго велел ему старый Ефрем глядеть за шапкой золотой в оба глаза, и призадумался, уже тяжкий годами, кому бы завет передать. Но не успел. Сгубила его собственная лекарская гордыня. Как заболел сын старший и наследник великокняжеский, мужчина еще бодрый, недугом, что камчугом меж народа прозывается, так вызвался Леон в самонадеянности своей излечить, хотя и знал наперед: дело то неверное. Врачевал травами и прикладывал стеклянницы с крепко горячей водой, а только вскорости помер наследник, и Леону по гневу великокняжескому пришлось скверно. Едва минули сорок дней с погребения царевича в церкви Михаила Архангела, как извлекли еврея Леона из темницы да и отрубили по высшему приказу его многоумную голову на Болвановке, ни мольбы, ни оправданий слушать не стали. Так и сгинул завет старца Ефрема на века, ведь кроме казненного лекаря, о том секрете ни одна душа во всем свете более не знала ничего.

Глава 17

Кроличья нора

Уже на следующий день снова приехал Базанов в дом к преподобному отцу Тимофею. Гадать над письмом мог он, конечно, и у себя на квартире, но опасался. Вдруг мать или отец, почуяв издали недоброе, нагрянут к нему со своими ключами или позвонят некстати, а аппарат у него определителя номера не имел. Как и до сей поры, решил к себе заезжать только, чтобы выгулять и накормить Дизраэли да переночевать, а так лучше будет ему размышлять над загадкой у преподобного. Хотя лучше выходило ненамного. То попадья просила помочь, а отказать Андрей Николаевич ввиду ненужных для ее ума объяснений не мог. То дети поповские крутились подле с задачками из арифметики или просто так, чтоб рассказал про старинные монеты разные забавные истории. Но суета хоть и мешала, зато не чувствовал себя Базанов одиноким со своими трудами. А вечером, когда и отец Тимофей возвращался в дом к ужину, склоняли они и так и сяк совместно загадку письма.

И только на третий день, который минул с визита в верховную резиденцию, Базанов почуял вдруг неладное. То ли померещилось ему, то ли и в самом деле следил некто в спину Андрею Николаевичу тайком. С утра еще, как ехал он к преподобному на «Юго-Западную». В вагоне Базанов все озирался кругом себя, но ничего и никого необыкновенного не углядел. А все же чувство неприятное осталось и не покидало его до вечера, будто кто подсматривал за ним и обнаруженным быть не желал.

В девятом, ночном часу Базанов поехал обратно к себе. С преподобным только и вышло, что переливали из пустого в порожнее да перетирали редьку на хрен. А время поджимало, отец Тимофей наведался и в Патриархию, но и у них дело не двигалось. Не было ничего в старых свидетельствах ни о числе «2», ни о числе «22», ни о секретных тайнах, с ними связанных. Искали потихоньку и в бесовской каббале и с тем же результатом, то есть с никаким. Но верил Базанов, верил и отец Тимофей, что рано или поздно, а найдут. А из известной им резиденции намекали ласково, что лучше бы все-таки рано.

Андрей Николаевич вышел на своей остановке и отправился домой пешком по свежевыпавшему с утра снегу, обновившему старое, тротуарное месиво. Не стал дожидаться маршрутного такси. Здесь, на воздухе, чувство, преследовавшее его с утра, отпустило Базанова, словно некто смотрел, смотрел на него издалека да и отстал, потому что надоело.

В лифте, дурно пахнущем от пивной застарелой лужицы на полу, он ехал вместе с соседкой из боковой от него квартиры. На этаже Базанов вежливо принял от соседки две полные сумки, чтобы та смогла открыть дверь ключом, не ставя их на нечистый пол. Его поблагодарили, Базанов откланялся. Свой собственный, простой английский замок он отомкнул в две секунды, Дизраэли, почуяв его, вилял хвостом у порога. Базанов, однако, сперва порешил сменить одежду на другую, старую и для прогулки удобную, памятуя о провокациях своего любимца. И потянул дверную ручку за собой. Но ее заклинило неожиданно и застопорило снаружи, а в следующую же секунду кто-то надел с силой и резко Андрею Николаевичу на голову темную и душную, очень грубого материала тряпицу. Попросту говоря, мешок. И тут же ухватил у горла веревкой. Не так, чтобы удушить, но очень неприятно.

Базанов опомниться не успел. И сделать ничего тоже. За него все свершил верный Дизраэли. Против обыкновения молча, зато с завидной жестокостью. Ибо мгновение спустя уши Андрею Николаевичу заложило от поросячьего мужского визга, перемежающегося одним-единственным, повторяющимся коротким матерным словом, обозначающим гулящих девиц. Тут Базанов словно бы очнулся, повинуясь скорее инстинкту, чем приказанию разума, сдернул мешок со своей головы. В полутемном общем коридоре тем временем шла напольная гладиаторская борьба, в которой Дизраэли уверенно побеждал. Сверху всей массой он попрал лежащего и дергающего ногами противника, кусал его за руки, рвал куртку у ворота. Базанов замешкался, не зная, что ему делать дальше. Оказать помощь верному другу или сбежать от греха прочь, а Дизраэли пусть догоняет. Но тут он был сбит снизу предательской подсечкой под колено – все же не знакомый ему, поверженный враг контролировал ситуацию. И на коридорной плитке теперь в одном клубке катались трое, сильно мешая друг другу, но не желая при этом расцепляться. А скоро дело стало совсем плохим для Базанова и его бассета, потому что от лестницы кинулись к ним еще двое с криком «вот черт!», и было понятно, что помогать они желали отнюдь не Андрею Николаевичу и его собаке. В отчаянии Базанов попытался что было сил отцепиться от незнакомца, который хоть и находился снизу от Дизраэли, но все же умудрился ловко подмять Андрея Николаевича под себя. Стальную и умелую хватку своего врага Базанов не преодолел, зато нащупал вскользь за отворотом его куртки нечто для себя интересное. Потянул что есть мочи за рукоять и, не думая уже ни о чем более, выстрелил пару раз, не зная даже наперед, заряжен ли невидимый ему пистолет. Просто нажал на курок, лежа на спине и вытянув руку и дуло в сторону двух других, чужих голосов. Тут же за выстрелами последовал то ли крик, то ли всхлип, что-то с сильным сотрясением рухнуло на пол, а железные тиски вокруг Базанова на миг разомкнулись. Этого оказалось достаточно, Андрей Николаевич вывернулся ужом, выстрелил для острастки еще один раз в потолок, а за соседкиной дверью уже голосили «караул!». И перепрыгнув копошащиеся на полу человеческие тела, Базанов рванул вниз по лестнице, за ним, залихватисто лая, мчался Дизраэли. Сверху сначала было тихо, а потом топот одной пары ног начал преследование Базанова. И он, и пес тогда поддали жару как следует и очнулись не скоро, только за дальним пустырем, подле кооперативных гаражей, у одного из которых сиротливо пи́сал бомж. Тот, едва взглянув в сторону Базанова, даже не прибрав ширинку, бросился опрометью бежать прочь. И тут только Базанов, переведя дыхание и оглядев себя, к величайшему своему изумлению обнаружил, что вражеский пистолет по-прежнему наголо в его руке и чудесно виден в свете ближайшего фонаря. Оружие Андрей Николаевич рассматривать не стал, было не ко времени, но и выкинуть не решился. Мало ли что. Нащупал нечто, что должно обозначать предохранитель, повернул вверх на всякий случай, ибо в оружии понимал почти что ничего. Потом сунул пистолет в карман пальто, того самого, драпового в елочку.