Книга Привилегия десанта - Владимир Осипенко

Я почувствовал, как за моей спиной Аубакиров заёрзал на стуле.

— А вот лейтенант Лисицын зверски избил солдата, а командование батальона представляет его на досрочное получение «старшего лейтенанта»!

— Командование батальона в моём лице не знает о фактах зверского избиения подчинённых лейтенантом Лисицыным.

— А вот мы сейчас проедем и я вам лично покажу эти факты!

* * *

Застава Лисицына была в паре километров, так что через полчаса я с Оришкевичем сидел в подземной канцелярии 8-й заставы и присутствовал при очень душевной беседе. Тон задавал именно «душа солдата»:

— Мы вас, товарищ лейтенант, знаем как принципиального и требовательного офицера. У вас одна из лучших застав в батальоне. Мы вас рассматриваем на вышестоящую должность. Но ответьте мне, как коммунист коммунисту, как случилось, что вы ударили солдата?

— Какого солдата?

— Рядового Власова, — Оришкевич заглянул в какую-то бумажку и назвал точную дату.

— А, сейчас расскажу. Я его отправил БТР-70 помыть, тут от заставы метров сто, а он пропал. Мне заставу на боевой расчёт строить, а ни его, ни машины. Послал людей, машина на речке, а Власова нет. Поднял заставу по тревоге, обежали всё кругом, нет. Думали, духи украли. Хотел комбату докладывать, а тут он появляется. Говорит, застрял и ходил к артиллеристам за тягачом. Ну, я ему разок и врезал по шее, чтобы сначала мне докладывал, а потом шлялся, где попало…

— Вот, молодец, лейтенант, бери бумагу и пиши объяснительную на моё имя, как всё было.

С этими словами Оришкевич торжествующе посмотрел на меня. Вид у него был как у рыбака, который снимает с крючка жирного карася.

Я встал и вышел. Вдохнул воздуха, обозвал окружающее пространство «сукой» и дал команду удивлённому дежурному по заставе позвать Лисицына:

— Скажи, ротный на связь зовёт.

— Я, вижу, ты тут на заставе совсем одичал. Завтра на свою цидулю положишь партбилет и погоны. Они тебе жмут или служить надоело? — спросил я у Лисицына, когда он вышел.

— А что мне теперь делать?

— Всё было, как сказал?

— Да.

— Солдат на тебя в обиде, заложит?

— Нет.

— Тогда пиши, что хотел ударить, понял?

Лисицын ушёл, а я позвал бойца.

— Тебя лейтенант Лисицын бил?

— Никак нет!

— Ты это хорошо помнишь? Может, было, а ты запамятовал?

— Никак нет!

— Смотри, родной, вспомнишь в каком другом месте, я тебя не пойму.

Я зашёл в комнату в момент, когда Лисицын отдавал своё творение в руки Оришкевича. Тот побежал глазами по тексту. Я видел, как самодовольная ухмылка сползла с лица. Словно, трепыхнувшийся в руках карась, выскользнул, ударился о борт лодки и плюхнулся в воду.

— Товарищ лейтенант, — снова перешёл на «вы» председатель партийной комиссии, — как «хотел»? Вы же сами только что сказали, что ударили. Вот и комбат слышал…

— Я, товарищ подполковник, с полной ответственностью заявляю, что ничего подобного не слышал.

— Та-а-ак! Вызвать ко мне рядового Власова.

Боец зашёл через десять секунд. У Оришкевича снова изменился тон и выражение лица. Именно такое я пытался скорчить, когда подзывал к себе на минном поле цуцика.

— Вот мы разбираемся, как товарищ лейтенант дал вам подзатыльника. Хотим от вас, товарищ солдат, услышать, как всё было.

— Какого подзатыльника?

— Да вот, такого-то числа, когда вас вокруг БТРа всей заставой искали.

— А, точно! Тогда меня вообще убить мало было, но товарищ лейтенант меня и пальцем не тронул. Он вообще никогда…

— Пошёл во-о-он!!!

Похоже, «душа солдата» сильно расстроился. Желая дать ему ещё один шанс, я сказал:

— Зовите, товарищ подполковник, сразу того урода, который всё знает и всех закладывает, пусть он по-партийному в глаза скажет.

Нехорошо посмотрел на меня Оришкевич, ой, нехорошо. Ведь учили умные люди, всегда нужно давать оппоненту возможность сохранить лицо. Чего меня понесло? Да и «гоп» говорить было рано.

* * *

Когда вернулись в штаб, НШ доложил, что про продажу имущества всё в цветах и красках рассказали начальнику особого отдела. Тот переговорил тет-а-тет с Аубакировым, теперь сидел, играл желваками и даже не смотрел в его сторону. Ау ёрзал на стуле в углу потный и красный, бегал глазами от одного проверяющего к другому. На вошедшего Оришкевича посмотрел, как на отца родного, но и тот только зыркнул нехорошо в его сторону.

Разбор прошёл ровно, даже конструктивно. Да, техника в завале, да, нет запчастей, да, заявку подали месяц назад. Да, ассортимент блюд не очень, да, доедаем НЗ, нет, недостач не обнаружено, да, заявка давно в Кабуле. Да, топлива в обрез, нет, фактов воровства и продажи не выявлено. Жалоб нет, инфекционных нет, фактов неуставных нет… Учёт есть, связь устойчива, журналы ведутся в полном объёме. Заставы боеготовы, зоны ответственности контролируют уверенно. Обстрелов, нападений на гарнизон нет! Потерь нет! Командование обстановкой владеет. Недостатки, а у кого их нет… Комбат пренебрегает минной опасностью, больше не буду… Просьбы… Мне не жалко, могу ещё раз повторить…

Пока шли к вертолёту, стал невольным свидетелем разговора начальника особого отдела с Оришкевичем.

— Ты чего меня сюда тащил? Я тебе говорил, что будь в доносе хоть десятая доля правды, я бы знал!!!

Он так и сказал: «в доносе»!!! Оришкевич промямлил в ответ что-то малоразборчивое. Несмотря на то, что я старательно выдерживал дистанцию, он всё же подошёл перед посадкой и на прощание руку протянул. Я пожал без всякого желания, а вот руку начальника особого отдела пожал от души. Знал, что его представитель в батальоне стоящий мужик, но как приятно, чёрт побери, в этом убедиться на деле!

* * *

Первое, что сказал через неделю командир полка после приветствия:

— Тебя очень хотел заслушать Оришкевич на партийной комиссии дивизии, а комдив запретил дёргать. Послал меня ещё раз спокойно разобраться.

— Спасибо, товарищ подполковник.

— За что?

— За «запретил» и за «спокойно».

Гвардии подполковник Кинзерский относился к той категории командиров полков, про которых было принято говорить с прибавлением слова «умница». Он заработал эту должность горбом и головой, всё видел и понимал. Положение дел оценивал, как и любой прошедший все ступени командир, набивший массу шишек и знающий все нюансы каждой должности изнутри. Попытки что-либо втереть воспринимал как оскорбление. Спустил на меня собак, когда я предложил поужинать в штабе.

— Ты что, стаканом хочешь мне глаза замазать?