Книга Маятник мести - Евгений Сартинов

— А ты у нас самая молодая, мне вообще уже тяжело, стар стал.

— Стар?! — насмешливо спросил звонкий девичий голос. — А кто мне предлагал этим летом на дачу с ним пройтись? А?!

— Ну, вспомнила! Ведь пошутил я!

— Знаем мы ваши шуточки под одеялом!

— Лезь-лезь, не сачкуй! — уже сердито закричал мужик под дружный смех обеих женщин. После этого молодуха, по-мужски ругнувшись, все-таки взялась за поручень лестницы, но тут до слуха Алексея донесся далекий, но пронзительный женский голос:

— Глеб! Деньги привезли, немного, человек на двадцать только хватит!

— Машка, быстро дуй в контору очередь занимай! — скомандовал мужик и, судя по донесшемуся до ушей лейтенанта звуку, сочно шлепнул молодку по заднице. Девушка даже взвизгнула не то от этой его мужской «ласки», не то от предвкушения долгожданной зарплаты.

Между тем мужик с кряхтеньем забрался в вагон, повозился у входа, но штурмовать баррикаду ящиков не стал, а спустился вниз, и вскоре загремевшая дверь перекрыла скудный осенний свет, погрузив вагон почти в полную темноту.

Ремизов облегченно перевел дух. Сердце у него билось, словно он пробежал несколько километров, а лицо заливал липкий пот. К вечеру состав отогнали в глубь завода, и Алексей смог наконец покинуть свой «плацкартный» вагон.

ГЛАВА 39

Жизнь для Спирина замерла в фазе зыбкой неопределенности. До выборов оставалось меньше недели, и он вдруг засомневался, что его выберут на второй срок. Слишком много было рекламы в его пользу: газеты, листовки, плакаты на заборах и столбах, ролики по местному телевидению. Порой Виктора самого тошнило от своего растиражированного по всему городу лица, и он забеспокоился, как бы это не вызвало эффекта отторжения у избирателей.

Прошло уже три дня с момента аварии, но Лариса оставалась в том же состоянии, не хуже и не лучше. Более того, врачи намекнули, что она может остаться инвалидом на всю жизнь. И хотя Виктория все-таки отказала банкиру, но узел главной проблемы затягивался все туже и туже.

Как назло, навалилось множество неотложных дел, а еще приходилось мотаться по избирательным участкам, что-то говорить этим назойливым старикам и старухам, что с такой охотой посещали собрания. Все их вопросы вертелись вокруг одного и того же: маленькие пенсии, высокая квартплата, изношенные трубы и наркомания среди подростков. Со стороны казалось, что Спирин остался прежним: серьезным, сдержанным, терпеливо выслушивающим все, что бы ему ни говорили люди. И только шофер Виталик понимал, что с его шефом что-то происходит. Распростившись с избирателями, Виктор садился в машину и неподвижно замирал, уставившись в одну точку и настолько уходя в себя, что по приезде в мэрию или на очередной избирательный участок, водитель вынужден был напоминать ему об этом.

Лишь к вечеру, освободившись от всех посетителей и оставшись один, Спирин позвонил Нечаю. Диалог их был непродолжителен и немногословен.

— Здравствуй. Ну, что-нибудь светит? — спросил мэр.

— Да, скорее всего сегодня ночью, — обнадежил Нечай. — Ты же знаешь, я в этом сам заинтересован.

— Хорошо, буду ждать, — и Спирин повесил трубку.

Лариса лежала в своей палате и, прикрыв глаза от назойливого света, думала о прошедшей жизни. Белая повязка наподобие чалмы плотно укутывала ее голову, врачи всерьез опасались за состояние ее мозга, но она понимала, видела и слышала все. Только не могла говорить и даже пошевелить онемелым телом. Мысли ее блуждали, от прошлого перескакивали к будущему, бессистемно перебрасывались с одной темы на другую. Впервые в жизни она думала так много. Ей, привыкшей брать от жизни самое лучшее, теперь приходилось довольствоваться бесконечно малым. Позади осталось то, что она считала смыслом жизни: престижная квартира, машина, дорогая и стильная мебель, посещение юбилеев и праздников под ручку с красивым и влиятельным мужем. А кроме того, основное из всего этого круговорота тщеславия — завистливые взгляды других женщин, от которых Лариса расцветала еще пышнее. Ушли в прошлое дорогие французские духи, что Спирин дарил к каждому ее дню рождения, золотые украшения и безумно дорогая косметика, шубы и платья, ковры и хрусталь, японская электроника и американские боевики по видику. Единственное, чего она хотела сейчас — это жить, почувствовать свое тело и владеть им. Когда ее сегодня переворачивали, чтобы сменить простыни, Лариса сквозь онемение ощутила на своем теле чужие грубые руки, и это потрясло ее сильней, чем авария. Неужели она останется такой на всю жизнь? Единственное, что ее как-то поддерживало, это то, что она чувствовала эти чужие руки, хотя сама не могла шевельнуть и пальцем.

Постепенно мысли ее начали перескакивать на другое, она постаралась вспомнить что-то хорошее, например, свою свадьбу и бледно-голубое платье с пятиметровым шлейфом, которым она просто убила всех своих подружек. Но постепенно ее мысли снова и снова возвращались к этой злосчастной последней поездке. Только в этой палате она поняла обратную сторону большой скорости.

«Как выздоровею — больше за руль не сяду», — в который раз зарекалась она, и как естественное продолжение этой мысли: «Кто же они, те из «БМВ»? Что им было надо? Зачем они это сделали? Я расскажу все, только бы вернулась речь, я потребую, я заставлю чтобы их нашли!»

Мысли ее прервал легкий скрип двери. Открыв глаза, она увидела, что вошел какой-то человек в белом халате, за ним мелькнуло бледное лицо медсестры, торопливо закрывающей дверь. Лариса взглянула на лицо позднего посетителя и сразу же узнала его. Именно эти глаза она видела из приоткрывшейся дверцы того «БМВ». Лариса поняла все, она попробовала вскочить, закричать, позвать на помощь, но только слеза, скатившаяся по щеке, была ответом беспомощного тела на безумства разрываемого страхом мозга, да и ту Рыдя безжалостно промокнул, опустив на лицо Ларисы белоснежную подушку.

Через три дня после похорон жены мэра состоялись выборы. Спирин победил в первом же туре и с огромным преимуществом.

В те же дни одна из медсестер городской больницы купила себе неплохую стенку и мягкий уголок.

ГЛАВА 40

Волей судьбы Ремизов попал на территорию того самого завода, который сам же и охранял. Одной из достопримечательностей Энска был двухметровый забор этого завода, сработанный из красного, обожженного кирпича, с затейливой вязью колючей проволоки по верху. Тянулся он почти через весь город, как бы прижимая Энск к железной дороге и вытягивая его в длину. В былые годы за этим забором трудилась чуть ли не половина города. Для всех остальных попасть на территорию завода было невозможно, слишком строгой была система охраны. Уже на проходной вахтеры, в основном женщины, тщательно сравнивали фотографию на пропуске с физиономией входящего, принюхивались, не несет ли от него перегаром, обшаривали карманы в поисках запрещенных на территории завода спичек и сигарет, а самых подозрительных отправляли на «тщательный» обыск, с раздеванием. Та же самая процедура повторялась и при выходе с завода, но теперь уже искали нещадно употребляемый в технологии спирт, производимую на производстве взрывчатку и прочие опасные изделия. Если за сигареты или спички могли лишить премии и тринадцатой зарплаты, то за вынос толовой шашки уже грозил срок.