Книга Клуб «Алиби» - Франсин Мэтьюз

На некотором расстоянии позади Жиля и Рене стоял Ганс, словно он только что вышел из гостиницы после завтрака. Он щурил глаза от солнца, а на его лице было то выражение предосторожности, которое Мемфис уже научилась распознавать. Он шел по жизни с осторожностью, словно каждый день был огромным холодным прудом, куда он был вынужден сначала осторожно опустить палец и проверить, не укусит ли его какое-нибудь отвратительное чудовище. Она начинала привыкать к нему после стольких дней в его машине, или скорее, ее машине, набитой чемоданами, картонками и парой сумок, а Ганс аккуратно рулил, преодолевая плотное движение. Они были в дороге почти три дня после той торопливой встречи в среду ночью дома у Ганса: тот беспорядочный отъезд из ее пустого дома на Рю де Тру а Фрер. Спатц молча курил, а все ее костюмы, боа из перьев, украшенные блестками бюсты и шляпы были кое-как уложены в чемодан фирмы «Виттон», оставалось еще слишком много пар туфель, а также нужны были сумки для ее музыкальной коллекции.

— Откуда у тебя эти деньги? — с недоверием спросил ее Спатц, когда она пересчитывала наличные, взятые в офисе «Американ Экспресс».

— У одного из своих друзей, — спокойно ответила она. — Ты его не знаешь.

Вряд ли она рассказала бы ему, что речь идет о юристе по имени Шуп. Воспоминания о том ужасном ночном разговоре в комнате Жако и отблеск смерти во взгляде Шупа до сих пор заставляли ее вздрагивать. Но она спокойно обналичила чек.

— Ты используешь всех и каждого, не так ли, детка?

— Так же, как и ты используешь меня, — ответила она. — Думаешь, я не знаю, что ты заставляешь того парня, Ганса, ехать на моей машине ради своих интересов? За кем ты следишь, Спатц? За мной или за немцем?

— Ганс — австриец. И он будет присматривать за тобой. Я хочу, чтобы ты благополучно уехала из Парижа.

Он подошел и встал у нее за спиной, когда она швыряла украшения в сумочку. Она подняла голову и встретилась глазами с отражением его горящего птичьего взгляда в зеркале. Он погладил ее по плечу. У нее побежали мурашки.

— И пока будешь в пути, моя дорогая, — сказал он, — я хочу, чтобы ты была со мной на связи. Звони мне отовсюду, где есть общественный телефон. Говори мне точно, где ты находишься. Просто на случай, если мне придется… спасать тебя.

Больше всего за долгие часы путешествия Мемфис удивило спокойствие Ганса фон Галбана. Австриец, возможно, и воспринимал мир как нечто, готовое поглотить его в любую минуту, но за рулем ее машины он чувствовал себя вполне комфортно: редко говорил, деликатно молчал, никогда не надоедал. Большую часть своей жизни она все время кого-то развлекала: она развлекала своих братьев и сестер, когда ей было три года, и в тринадцать, когда в первый раз вышла замуж, в Лондоне и на Манхэттене, и на Елисейских полях. Она пришла к мысли, что мужчины — идиоты с вечно открытыми ртами, жаждущие, чтобы какая-нибудь женщина покачала перед ними своей грудью. Ганс был другим. Он разговаривал с ней как с человеком, у которого в голове есть мозги. Для нее это было открытием.

— Как вы стали друзьями со Спатцем? — спросила она его в тот первый вечер, когда они повернули в противоположном направлении от того, которое предписывало ему министерство, и двинулись строго на восток, прямо в лапы наступающей немецкой армии. В общих чертах его план заключался в том, чтобы проехать кратчайшим путем до Марселя и побыстрее вернуться домой к своей жене и детям, а быстрее всего это можно было сделать, двигаясь на восток и на юг. Он принимал во внимание тот факт, что даже закованные в броню дивизионы не смогут преодолеть столько миль за два дня, да к тому же ходили слухи, что немцы направлялись в сторону Ла-Манша. Он ехал по окраине Шампани, поворачивая на Труа и Дижон, но не рассчитывал, что вся французская армия рассыпалась, словно гонимые ветром листья, к югу от Арденн, а контрнаступление в Труа и остальных городах Шампани было провалено: все дороги были забиты изможденными людьми, джипами и деревенскими жителями, пробиравшимися в Париж. В среду в ночной темноте Гансу удалось проехать немного вперед, под конец они поехали по обочине и наблюдали с трудом передвигавшиеся колонны ослабевших солдат. Стволы ружей блестели в лунном свете. Мемфис открыла бутылку коньяка, которую она взяла с собой в дорогу, и они передавали ее друг другу, обтирая горлышко бутылки одной из ее перчаток.

— Я стал другом Спатца в тот день, когда понял, что никогда не смогу стать французом, — сказал он. — Гражданства и жены-француженки не достаточно. Когда твое одиночество невосполнимо, когда большинство людей тебя просто не замечают, даже от звука родного языка слезы наворачиваются на глаза. Думаю, вы тоже это испытали, мисс Джонс?

Они говорили по-французски, потому что он плохо знал английский, а она совсем не говорила по-немецки, но когда она услышала его слова, у нее все внутри сжалось. Она сказала, что ей все равно, вернется она когда-нибудь в Теннеси или останется в Париже до конца своих дней, но временами ей хотелось только одного: сидеть за столом своей матери влажным июльским утром, уперевшись локтями в мятый бумажный пакет, и лущить горох в большую миску. Ей нравилась та еда, которую умела готовить только ее мать, она хотела услышать певучий местный говор ее пыльной захолустной улочки — речь, которая лишила ее детства, заставила ее уехать из своего города и звучала в самых страшных ночных кошмарах. Она слишком хорошо понимала, что имел в виду Ганс фон Галбан: иногда даже враг бывает спасением, если он зовет тебя по имени.

Враг стоял на площади прямо перед гостиницей Жиля Мартена, в сорок три минуты восьмого утра, в субботу, восемнадцатого мая. Трое солдат в форме, которую Спатц называл feldgrau[92]: серые шерстяные мундиры и блестящие черные ботинки до середины икры. На головах у них были шлемы и защитные очки, а на руках — толстые черные перчатки. Они приехали на трех мотоциклах — юный Рене открыто восхищался этими сложными механизмами немецких машин. Глядя из окна, Мемфис понимала, что эта троица являлась авангардом огромной силы. Они были слишком самоуверенны: эти трое уже завоевали город, просто войдя в него. Там, откуда они пришли, таких было много.

Один из них, их командир, как показалось Мемфис, говорил по-французски, и довольно громко, словно компенсируя этим свой ужасный акцент. Она поняла, что он настаивал, чтобы все оставшееся население Алис-Сте-Рен собралось и ушло из города до того, как прибудет немецкая армия. Также ему нужен был бензин для мотоциклов. С этим точно была проблема: Ганс и Мемфис уже выяснили, что в Алис-Сте-Рен совсем не было топлива. По правде говоря, во всей деревне была всего одна машина. Ганс стащил немного топлива глубокой ночью со склада в окрестностях Труа, но это было позавчера, и Мемфис уже начинала волноваться по поводу предстоящей дороги: подъем через гористую местность Гренобля.

Жиль попросил Ганса перевести, и с уже знакомой Мемфис осторожностью Ганс сделал шаг вперед и заговорил по-немецки. В этот момент откуда-то из глубины площади раздался выстрел: одиночный резкий ружейный выстрел. Один из немецких мотоциклистов рухнул на землю.