Книга Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон

— Условились ли Валентин и Катарина встретиться в пятницу после занятий?

— Она по пятницам всегда уезжала в Кашкайш.

— Ты видел Валентина в пятницу вечером?

— Да. Мы встретились в Алькантаре часов около десяти.

— Что он делал между двумя и десятью часами?

— Не знаю.

— Чувствовалось ли в нем что-то необычное, когда вы встретились? Какое-то волнение?

— Нет.

— Тереза говорит, что Катарина переспала со всем университетом. Это правда?

— На то, что говорит Тереза, полагаться нельзя. Источник ненадежный.

— Она говорит, что в среду вечером, после ссоры в вашей группе, видела Катарину с ее преподавателем по химии.

— Вот уж не знаю.

— А куда ты сам отправился после той ссоры?

— Домой. И допоздна писал реферат, который надо было сдать в четверг утром.

— А Валентин с Катариной?

— Я оставил их в баре «Тока» в Байру-Алту.

Мы вышли на лестницу, и я сказал ему, что через пять минут он может отправляться домой. После чего мы с Карлушем повезли Валентина в пансион «Нуну» на Руа-да-Глория — узкой улочке, ведущей с Праса-да-Алегрия к фуникулеру от Рештаурадореш до Байру-Алту. В это время дня проституток на улице почти не было. А те, что постарше и поплоше, сидели по барам за кофе, поглядывая оттуда через стекло. В зеркальце заднего вида отражалось лицо Валентина — уверенное, с твердыми чертами.

Конторка портье находилась на третьем этаже четырехэтажного здания девятнадцатого века, с фасадом, облицованным плиткой, и балкончиком на втором этаже. Широкая деревянная лестница была грязной и обшарпанной. За конторкой стоял мужчина и читал газету. Лампа над его седой головой освещала на стене паутину и въевшуюся грязь. Мужчина был небрит и рассеянно курил. Судя по складкам обвисшей кожи в вырезе рубашки, некогда он был толстяком, но потом резко похудел.

По взгляду, который он бросил на нас, было видно, что он догадался, кто мы — двое полицейских и подозреваемый. Он выпрямился, потом почесал пальцем щетину под нижней губой; дым сигареты заставлял его прищуривать один глаз. Лицо у него было серым, как будто на нем оставила след какая-то прежняя грязная работа, возможно в шахте.

— Вы Нуну? — спросил я.

— Он умер.

— А вас как зовут?

— Жорже.

— Вы здесь заправляете?

Не вынимая изо рта сигареты, он кивнул.

— Я знаю, кто вы, — сказал он.

— Значит, предъявлять вам удостоверение нет нужды.

— И все же лишним не будет.

Мы достали наши документы, и он долго изучал их, не беря, однако, в руки.

— Вам без бороды лучше, — сказал он мне.

— Узнаете этого парня? — спросил я.

Взгляд у Жорже стал сонным, как у удава, заглотавшего лошадь, копыта которой застряли у него в желудке. Он затянулся несколько раз, поморщившись, раздавил окурок и выставил нам на обозрение ряд желтых зубов с кусочками застрявшей между ними пищи.

— Вы хотите сказать, что он бывал здесь раньше, и, видимо, мне надо согласиться с этим, но… — Он не докончил фразы и, достав регистрационный журнал, пролистал пустые страницы.

— Возможно, вам стоит вытащить журнал «Комнат на час».

— Но если они заняты…

— Мы хотим посмотреть комнату наверху. Они все свободны?

— Если заперты, значит, заняты.

— У вас что, дел невпроворот? — сказал я, и Жорже призадумался. — Я желаю осмотреть все комнаты, как запертые, так и незапертые.

Он подтянул брюки и вылез из-за конторки. На нем были шлепанцы. Я проследовал за его серыми заскорузлыми пятками на верхний этаж.

— Сколько у вас тут комнат?

— Четыре, — отвечал он, на этот раз коротко, потому что, поднимаясь по лестнице, запыхался.

Наверху он долго не мог откашляться, а откашлявшись наконец, сплюнул в платок.

— Ну и что теперь? — спросил он, тыча пальцем в Валентина.

— Это не ко мне, — сказал Валентин. — Я вообще не знаю, зачем я здесь.

— Помнишь, что я пообещал тебе заехать локтем в ухо? — спросил я.

— Слыхал? — сказал Валентин, обращаясь к Жорже. — Это он угрожает.

— Тебя я не вижу, его не слышу, — сказал Жорже. — У меня уж который год как все органы отказали.

Валентин покосился на одну из дверей, и Жорже распахнул ее широким жестом лакея старой выучки.

Войдя, Валентин занял позицию подальше от меня — на другом конце кровати. Карлуш устроился на табуретке возле двери, которую поспешил прикрыть. Я вымыл руки над раковиной, поглядывая в зеркало на Валентина, и похлопал влажными ладонями по щекам, чтобы было не так жарко. Потом потряс руками в воздухе, стряхивая капли, поправил галстук и снял пиджак. В комнате было жарко, несмотря на закрытые ставни.

— Ну, давай, Валентин, выкладывай.

— Да вы же знаете, как это было.

— Итак, теперь ты вдруг вспомнил, зачем ты здесь, — сказал я. — Но мне хочется услышать все от тебя самого. Ведь устроил все это ты. Ты сказал Бруну, что с Катариной это можно, так изложи же теперь свою версию.

— Она сказала, что хочет испробовать это, но только со знакомыми парнями.

— Так и сказала? То есть предложила это она. Пятнадцатилетняя девчонка делает интересное предложение парню, которому уже двадцать один?

— Двадцать два, — уточнил он и, выждав секунды две, добавил: — Наводит на размышления, инспектор, правда?

— О том, что и твоей матери было пятнадцать, когда она родила тебя? Ну и что из того? Это же вовсе не то же самое, что троим барахтаться в одной постели. Просто юная девушка оступилась, совершила ошибку.

От парня, чья жизнь возникла по ошибке, по комнате прокатились волны злобы. Он опустил голову, но, когда поднял ее, глаза его смеялись.

— Надо думать, в наши дни девушки взрослеют быстрее, инспектор.

— У меня есть дочь… Она немногим старше Катарины.

— И вы так уж точно знаете, что замышляет ее девственная головка?

— Во всяком случае, не барахтанье втроем в одной постели!

— Должно быть, вы обсуждали с ней это, если так уж уверены.

— Лучше заткнись, — сказал я, чувствуя, что закипаю.

— Вам, по крайней мере, должно быть известно, что современные девушки вполне откровенны в своих желаниях.

— А чего они раньше, по-твоему, желали? — поспешил мне на выручку Карлуш.

— Возвышенных чувств.

— Ну а теперь?

— Теперь они знают, что можно заниматься сексом и без любви, и хотят этого секса, — сказал Валентин. — Я не такой замшелый, как выросший до революции инспектор. Меня не пичкали католицизмом и салазаровскими проповедями: дескать, семья превыше всего, она краеугольный камень и прочее, место женщины — домашний очаг, а проституток и бродяжек долой, и так далее.