Книга Окрась все в черный - Надежда и Николай Зорины

— Шампанского!

Ее поздравили, расхвалили, шампанское, правда, открывать не стали. Но радость была недолгой. Оказалось, что коллега Никитина, частный детектив Буланов, три месяца назад уехал из города и связаться с ним нет никакой возможности.

А на следующий день в поселке Хрустальный случился пожар. В результате взрыва начисто сгорел новый, только отстроенный дом Бекетовых. Взрыв произошел в двенадцать дня. Анатолий и его жена Светлана приехали в поселок двумя часами позже, когда пожарные уже фактически завершили работу. Ни при взрыве, ни при пожаре никто из людей не пострадал, но двенадцать часов спустя Анатолий Бекетов умер от менингита. Врач скорой помощи, которого вызвала Светлана около пяти дня, не нашел никаких опасных признаков, а плохое самочувствие объяснил шоковой реакцией на пережитый стресс.

Интересно, что в крови, взятой накануне, вируса менингита обнаружено не было. Впрочем, как и других вирусов. Анатолий рассказал медсестре, что на протяжении года ему периодически делали какие-то прививки. Все это время он абсолютно ничем не болел, а его жена прошлой зимой перенесла тяжелейший грипп (ей тоже делали прививки, но не так регулярно). Что это могло означать? Ее организм не принял вакцину? Или никакой вакцины ей и не вводили: объектом эксперимента был Анатолий, а Светлане делали «прививки» (какие-нибудь безобидные витамины), для того чтобы не вызвать лишних подозрений?

Андрей пытался выяснить, прививались ли остальные персонажи пророческой картины Сосновского, но пока никакой информации ему получить не удалось. Инга, Анна и Нина Витальевна жили отдельно от своих родственников, и те были не в курсе, а жена Станислава Иващенко наотрез отказалась разговаривать с детективами. Оставался Филипп Сосновский, последний живой участник и автор… чего? Только ли картины или все-таки всего этого дьявольского спектакля? Поразмыслив, Никитин пришел к выводу, что ни подсматривающе-подслушивающие устройства в квартире Сосновского, ни магнитофонная запись детского плача, найденная у Бобровой, ни алиби на момент двух смертей не служат доказательствами его невиновности. И даже его смерть доказательством не послужит.

Филиппа освободили на четвертый день после задержания. Предварительно была проверена его мастерская — жучки исчезли, ничего подозрительного (если не считать двух его картин) обнаружено не было. К делу теперь подключилась и милиция (их интересовала причастность его к убийству Гамазинского: никаких доказательств найти не удалось, но следствие не желало расставаться с такой удобной для себя версией). Это было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что следить круглосуточно и за мастерской, и за квартирой Сосновского было весьма затруднительно. Плохо, потому что громкий топот милицейских сапог мог распугать не только преступников (осторожных и очень ловких), но и возможных свидетелей.

Племянник соседки Марии Яковлевны, поведавший Сосновскому о его смерти, оказался таким же фальшивым, как и его рассказ. Как выяснилось, никакого племянника у нее не было. Пока женщина отдыхала в санатории, ее квартирой внаглую воспользовались. Куда потом делся этот молодой человек, неизвестно: он просто бесследно исчез.

Липовые печати с двери квартиры Филиппа снимать не стали, так же как и выключать свет, а просто установили слежку. Впрочем, за все это время там никто не появился.

Выпущенный на свободу Филипп Сосновский повел себя странно. Сначала долго и, казалось, бесцельно бродил по городу, потом, словно осененный какой-то внезапной мыслью, зашел в художественный салон, купил холсты, кисти, краски и после этого двинулся прямо к себе в мастерскую. Все это время он непрерывно жестикулировал и разговаривал сам с собой (громко и весьма отчетливо). Прохожие оглядывались, но он ничего не замечал. Никитина, который шел за ним, вдруг тоже осенила внезапная мысль: прослушки в мастерской были рассчитаны именно на эту его особенность — разговаривать вслух. Женщина в парке, как рассказал Денис, казалось, читала мысли Филиппа. Получается, ничего она не читала, а попросту слушала.

* * *

Андрей просидел до позднего вечера в бывшей Ингиной квартире, вслушиваясь в страшноватые звуки, доносящиеся через стенку (слышимость была великолепная) из мастерской Сосновского. Все эти бормотания, притопывания, вскрики и всхлипы удивляли, пугали и очень беспокоили Никитина. Это напоминало какой-то колдовской танец шамана, и трудно было представить, что там, за стеной, всего лишь художник. Что он там делал? Писал новую картину? Готовил очередную сцену своего дикого спектакля?

Часов через пять Андрей почувствовал, что сходит с ума. Перед глазами возникла клыкастая маска, и явственно послышались звуки бубна. С этими нездоровыми явлениями нужно было что-то делать. И с Филиппом тоже нужно было что-то решать: спасать, вызволять из шаманствующего транса — выводить на чистую воду (и в прямом и в переносном смысле слова). Он поставил кассету с плачем ребенка, магнитофон задвинул под кровать и стал ждать результата.

Довольно долго ничего не происходило — ритуальный танец не прерывался, заклинательные бормотания не смолкали. Потом раздался стук — и все звуки стихли. Еще через некоторое время щелкнул замок на Филипповой двери и послышались шаги в коридоре. Перемазанный с ног до головы красками, измученный до предела и какой-то истончившийся, на пороге возник Сосновский. Он обвел комнату безумным взором, посмотрел на Никитина, нервно дернул щекой, тряхнул головой, словно прогоняя наваждение.

— Что вы здесь делаете? — Голос его дрогнул.

Ну что ж, у любого бы дрогнул, любой бы на его месте несколько растерялся.

— Я так и рассчитывал, что вы прибежите, — сказал Никитин и, почувствовав невероятное облегчение, рассмеялся: никакой не колдун, самый обычный художник. — Что я здесь делаю? Провожу небольшой эксперимент.

Эксперимент. Слово выскочило помимо его воли, враждебное с некоторых пор слово. Художнику, видимо, оно тоже не понравилось — он болезненно сморщился:

— Где Инга?

— Инга? — Андрей так отвлекся, что не сразу понял, о чем его спрашивают. — Она умерла, — сказал он наконец и сам удивился: а ведь правда — умерла.

Художник рассердился, как сердятся нервные люди, даже топнул ногой, а потом забормотал о каких-то поправках. И вид у него был такой невинно потерянный, как у внезапно проснувшегося ребенка. Да! Ребенок! Андрей и сам растерялся и чуть не забыл о главном. Он ведь должен сообщить Филиппу, что нет никакого ребенка, и внимательно проследить за реакцией: знает? не знает? виновен? невиновен?

Такой реакции он никак не ожидал. Всего, чего угодно, но только не этого. Филипп был не просто потрясен — раздавлен, убит. Нет, даже не так: воспринял это известие как смертный приговор. Который к тому же должен сам привести в исполнение. Андрей вдруг понял, что это как-то связано с его новой картиной — тем ритуальным танцем, подслушивающим свидетелем которого он был сегодня. Ему стало ужасно жалко несчастного, явно нездорового художника, и все подозрения на его счет разом отпали.

— Разве нельзя изменить сюжет? — болея всей душой за Филиппа, спросил он.