Книга Жестокое милосердие - Богдан Сушинский

— И все-таки о Залевском мне ничего не известно, — уклончиво ответил Смаржевский, не желая распространяться о своей агентуре. — Знаю только, что долгое время его усадьба была под наблюдением. Усадьба соседей — тоже. Все ждали того, кто поинтересуется его усадьбой. Есть подозрение, что кто-то втерся в доверие Залевского, назвав себя партизаном.

— После первой нашей встречи вы, конечно, решили, что этим человеком был Беркут? Ведь решили, а, пан майор? — выжидающе посмотрел Андрей на Смаржевского. Тот молчал, словно не расслышал его слов. — На этот вопрос обязательно нужно ответить. Причем откровенно.

— Если бы до вас здесь не побывал Мазовецкий, во время сегодняшнего вашего посещения я бы вас убил. Или, в крайнем случае, завтра это сделал бы один из верных мне людей.

— Даже так?!

— Даже так, — спокойно ответил Смаржевский. — Что вас удивляет? Идет война. Мы — профессионалы. Игра игрой, но когда-то же нужно платить по счетам. Так что давайте не будем возвращаться к этой теме. Как говорят в таких случаях дипломаты: «Инцидент исчерпан, в дальнейших своих действиях обе стороны решили исходить из создавшейся ситуации».

32

Смаржевский вышел первым. Осмотрел двор. Подошел к железной калитке, едва заметной сейчас рядом с большими массивными, сработанными из толстых дубовых досок и перехваченными стальной крестовиной, воротами. Да и весь обнесенный высокой каменной оградой дом его скорее был похож на небольшую цитадель. Можно было лишь удивляться, почему хозяин ее поленился пристроить к забору несколько башен, а в самой ограде проделать бойницы.

Впрочем, выпускать Беркута через эту калитку он не стал. Как оказалось, за задней стеной дома была еще одна — узкая, почти незаметная, спрятанная от случайных глаз густым кустарником.

— Идите. Я еще несколько минут постою, посторожу. Не хочется, чтобы вы привели туда хвост. Если, конечно, уверены, что сами найдете вход в подземелье. Пароль: «Огнем и мечом».

— Воинственно.

— Древний девиз польской шляхты. Так же называется и роман Генрика Сенкевича, — негромко объяснил Смаржевский, открывая калитку и пропуская Беркута мимо себя. — Назовите его, а то сонный Владислав разрядит в вас свой шмайсер.

— Постараюсь произнести это по-польски, — вежливо улыбнулся Беркут. — Для большей убедительности.

Лунное сияние искажало очертания камней и деревьев. Причудливые силуэты высоких валунов воспринимались то как силуэт сидящего человека, то как очертания гробницы или снесенного на землю церковного купола.

Еще не подходя к лесу, Андрей свернул с едва заметной тропинки и начал переходить от валуна к валуну, а потом от дерева к дереву, делая эти переходы все более короткими, похожими на перебежки. Иногда ему казалось, что никогда в жизни он так и не сможет ходить по лесу по-иному; что и через двадцать лет после войны, если ему суждено пережить ее, оказавшись в лесу или парке, он неминуемо будет избегать любой дороги, любой тропинки и продвигаться только вот так, в постоянной готовности спрятаться за ствол дерева, упасть за камень, метнуться за ближайший куст, притаиться в ближайшей низине.

Он хорошо запомнил главный ориентир — небольшую скалу с сосной на вершине, от которой нужно было свернуть влево и еще метров пятьсот пройти по сплошной каменистой равнине, к тому месту, где, между четырьмя соснами, под скалой, плотно подогнанным камнем был закрыт вход в пещеру.

Прежде чем сдвинуть этот тяжеленный камень и войти в узкий лаз, Андрей присел на валун рядом со скалой и, подставив лицо лунному сиянию, несколько минут сидел, отдыхая, обдумывая, вспоминая, мысленно готовясь к встрече с Владиславом Мазовецким и в то же время оттягивая ее. Хотя в принципе он должен был просто-напросто ворваться сейчас в подземелье и всю ночь провести в разговорах с Владиславом и общих воспоминаниях.

При первой встрече он отнесся к этому польскому поручику, к тому же признавшемуся, что он был курсантом немецкой разведшколы, с явным недоверием. И не только из боязни, что Мазовецкий предаст или окажется немецким агентом. Появилось и ощущение соперничества, которое вроде бы неминуемо должно было возникнуть в отряде между ним и Мазовецким.

Однако Владислав оказался истинным офицером, знающим цену такту в отношениях с командиром, а также к офицерскому слову и солдатскому мужеству. Самой страшной потерей для Беркута было — остаться в лесу без Мазовецкого и Крамарчука. И вот поручик Мазовецкий отыскался. Раненый, но, как выразился Смаржевский, все еще вполне пригодный для «сабельного рейда».

Сначала Андрею показалось, что за скалой, под которой был вход в пещеру, кто-то стоит. Потом послышались чьи-то осторожные шаги.

«Нет, не почудилось», — твердо решил он, приготовив оружие и прислушиваясь к тому, что происходило по ту сторону скалы и вообще вокруг всего этого сосново-каменистого островка. Из села доносился погребальный плач совы. С треском упал ствол сухостоя, сонно протрещала что-то свое сорока…

Но все эти звуки только мешали Беркуту сосредоточиться. Он поднялся и, выждав несколько минут, неслышно ступая, подошел к скале, прячась в ее ночной тени.

Еще раз убедившись, что вблизи никого нет, лейтенант нагнулся, нащупал руками камень и уже хотел оттащить его, но вдруг почувствовал, что позади него кто-то стоит.

— Уж не ты ли, Беркут? — услышал он в то мгновение, когда, держа палец на спусковом крючке автомата, резко оглянулся.

Это был Мазовецкий! Он узнал поручика и по голосу, и по характерному польскому акценту, и даже по тому, как он стоял — полупригнувшись, широко расставив ноги, словно неопытный вратарь, с тревогой ожидающий, что вот-вот пробьют по его воротам. Впрочем, эта поза позволяла Владиславу очень хорошо координировать свои движения и мешать прицельной стрельбе.

— Огнем и мечом! — по-польски произнес лейтенант, рассмеявшись. — Именно так учили меня приветствовать офицеров в этой цитадели польского рыцарства. Как ты здесь оказался, поручик?!

— Это ты меня спрашиваешь?! Лучше скажи, откуда ты? Пока мы гонялись за Штубером, отряд погиб. И мы уже считали…

— В таком случае прежде всего сообщи, что произошло с Крамарчуком? — спросил Беркут, нежно, по-братски, обнимая Владислава.

Тот был ранен в плечо — под рубашкой его ощущалось нагромождение бинтов, — однако, судя по всему, чувствовал себя уже достаточно хорошо.

— Потеряли мы друг друга, Беркут. Хочется верить, что он жив, но…

— Значит, никаких следов? — мрачно уточнил Андрей. — Нигде не объявлялся, никто о нем не слышал?

— Если тогда, во время нашего отхода, он остался жив, значит, объявится. Но день-то выдался страшный. Прямо-таки судный день. Возвращаясь в лагерь, мы несколько раз попадали в засаду, нас расстреливали, как затравленных волков.

— Ну а группа Штубера?… Как вам удалось выследить ее?

— Случайно. На дороге. Судя по всему, рыцари направлялись на помощь карателям. Правда, уже тогда, когда узнали, что те здорово зажали вас, — Владислав нервно прошелся мимо Беркута, и тот заметил, что ко всему прочему поляк еще и довольно основательно прихрамывает. — Да, в ногу — тоже, — перехватил его взгляд поручик. — Хуже не придумаешь. К тому же потерял много крови.