Книга Князь ветра - Леонид Абрамович Юзефович

Во— вторых, к странно лаконичному авторскому тезису о любви многих монголов к Цаган-хагану, то есть Александру II, рукой Каменского-младшего было сделано развернутое примечание на полях. В нем приводился исключенный цензурой кусок текста: «Как ранее упоминалось, один из Восьми Ужасных, предположительно Чжамсаран, и есть, по мнению монголов, то существо, которое мы называем дьяволом. Этот предрассудок, если отнестись к нему без предрассудков, может быть использован в нашей азиатской политике. От забайкальских раскольников до монголов дошел слух, будто со времен Петра Великого царским престолом в России завладел сатана, гонитель истинной веры, а поскольку в последнем кочевники видят Чжамсарана или кого-то другого из страстно почитаемых ими докшитов, опытному дипломату не составит труда уговорить ряд влиятельных монгольских князей отдаться под покровительство нашего Государя Императора, после чего на повестку дня встанет вопрос о вхождении Внешней, по крайней мере, Монголии в состав Российской Империи».

Иван Дмитриевич вновь отыскал то место, где полгода назад Каменский написал на полях два слова, повторенные сегодня Роговым, всмотрелся внимательнее и на свету ясно увидел, что их там не два, а три. Как же раньше-то не заметил? Конечно три!

На Караванной, возле дома номер восемь, он спрыгнул на тротуар. Константинов забежал вперед, чтобы открыть перед ним дверь подъезда, но она открылась сама. Вышел Гайпель.

— Ты куда запропал? Где тебя черти носят? — накинулся на него Константинов.

— Отойди-ка, — небрежно сказал ему Гайпель.

— Что-о? Ты кто такой, чтобы мною командовать?

— Иван Дмитриевич, велите ему отойти в сторону. Я вас по всему городу ищу. Нужно кое-что сообщить вам наедине…

Когда рассказ был закончен, Иван Дмитриевич почувствовал, что губы у него сами собой складываются в брезгливую улыбку всезнания, с какой Ванечка смотрел на беременных женщин, а медный Бафомет— на дружинников, палладистов, глупых гадалок, обреченных стать падалью в его объятиях. Он взял у Гайпеля револьвер, спросил, заряжен ли.

— Да, — кивнул Гайпель. — Теми самыми патронами.

— Сколько их там? Три?

— Да. Как было.

— Хватит, я думаю, — сощурившись, прикинул Иван Дмитриевич.

Теперь он знал, что сегодня эти люди обязательно здесь появятся.

Вдова встретила его с откровенным раздражением.

— Полчаса назад я объяснила вашему помощнику, что полиции совершенно нечего тут делать. У меня собрались лишь самые близкие Николаю Евгеньевичу люди.

— Мне кажется, я к ним принадлежу хотя бы как прототип его любимого героя, — ответил Иван Дмитриевич.

— Ладно, — вздохнула она, — раздевайтесь. Но учтите, они пришли сюда не для того, чтобы вам удобнее было их допрашивать. И не рассчитывайте на угощение. Только чай.

Пока шли по коридору, он узнал, что на поминках присутствовало много случайной публики, и решено было продолжить вечер в более тесном кругу, чтобы поделиться воспоминаниями о покойном, почитать вслух любимые места из его рассказов.

В гостиной выяснилось, что до этого еще далеко. Заменившая Наталью соседская горничная промедлила с самоваром, в ожидании чая гости слонялись по комнате или беседовали, разбившись на кучки. Самых близких Каменскому людей набралось около дюжины, в том числе Килин, Тургенев, Петр Францевич с Еленой Карловной. Зиночки не было.

Вдова представила Ивана Дмитриевича тем, кого он тут не знал. Среди робеющих поклонниц Каменского и скромных друзей его юности выделялись двое мужчин с манерами знаменитостей — некий Шахов, публицист, чье имя, как сказано было при знакомстве, известно каждому культурному человеку, и рассеянный господин по фамилии Рибо. Филолог, профессор Сорбонны, недавно он перевел на французский и напечатал в каком-то парижском журнале рассказ Каменского «У омута».

— Про то, как был доведен до самоубийства крестьянин, поймавший несколько пескарей в барском пруду, — напомнила вдова.

Она ушла в кухню, а Иван Дмитриевич присоединился к группе гостей, обсуждавших статью Зильберфарба в «Голосе».

— Что за фанатики? Откуда? — возмущался Тургенев. — Нет в России таких фанатиков! Вернее, есть, но уж никак не про Николая Евгеньевича. Он что, министр внутренних дел? Генерал-губернатор?

— Кроме фанатиков политических, бывают религиозные, — сказала Елена Карловна и заботливо поправила на шее у мужа неизменный шарф.

— Вы имеете в виду раскольников?

— Необязательно их. Мало ли разных сектантов!

— По-вашему, этот кучер был сектант?

— Почему нет?

— В маске? С револьвером? Конечно, я долго прожил за границей, но вряд ли все-таки за время моего отсутствия наши молокане и скопцы настолько эмансипировались. Да и что плохого сделал им Николай Евгеньевич? Нет, у меня такое ощущение, будто перед смертью он решил нас всех разыграть.

— Зачем? — спросил Шахов.

— Отомстить за то, что при жизни мы были равнодушны к нему.

— Не хочу никого провоцировать, — вмешался Рибо, — но как иностранец возьму на себя смелость предположить, что Каменский стал жертвой тайной полиции. Судя по рассказу «У омута», он был противником существующего в России режима. Русские порядки описаны там с ненавистью, а в вашей стране такое не прощается.

Воцарилось неловкое молчание.

— В нашей стране, — возразил наконец Иван Дмитриевич, — нет тайной полиции.

— Очень интересно. В России нет тайной полиции?

— Да, есть полиция наружная, есть сыскная, которую я здесь представляю, но тайной— нет. Может быть, вы говорите о Корпусе жандармов?

— Дело не в названии.

— Ну, если вы, господин Рибо, подозреваете жандармов, то я — негров, — сказал Тургенев.

— Почему?

— Потому что Николай Евгеньевич обещал Зильберфарбу прислать свою последнюю книжку, из которой тот все поймет. Последняя — «Секрет афинской камеи». Африканские порядки описаны в ней еще с большей ненавистью, чем царящие в нашем отечестве. Можно допустить, что уязвленные дикари сели на пароход в дельте Конго, приплыли в Петербург и наказали автора за неуважение к их национальным обычаям. Вероятно, кучер для того и надел маску, чтобы прохожие на улице не увидели, что он — негр.

— Ошибаетесь, — возразил Килин, — это не последняя его книжка. После нее Николай Евгеньевич написал еще «Загадку медного дьявола».

— Да-да, верно, — покивал Тургенев.

— Эта книжка пока не поступила в продажу, но вот в ней-то действуют самые настоящие фанатики, члены двух враждующих между собой тайных обществ. Одни называют себя Священной дружиной, другие -палладистами Бафомета.

— Вы полагаете, что эти персонажи существуют в реальности?