Книга Заговор стервятников - Елена Басманова

— Но еще ничего не погибло, — возразила профессорская жена, — и я уверена, что господин Таволжанский нарисовал такую мрачную картину лишь потому, что не знает нашу девочку. Если б он хоть раз ее увидел, он бы не думал, что она так глупа и беспомощна…

— Надеюсь, скоро он ее и увидит, — сказал профессор. — Господин Таволжанский, вы не откажетесь нас сопровождать?

— Пожалуй, не откажусь, — оживился гость, — не сомневаюсь, что там будет и камердинер-японец…

— Прошу всех не терять времени, — отдал распоряжение профессор и закричал: — Глаша! Глафира! Быстро подавай одежду! Мы выезжаем!

Все понуро последовали в переднюю. Последней выходила Мура, на минуту задержавшись у телефонного аппарата.

Когда все уже были одеты в тяжелые зимние наряды и Мура поспешно застегивала пуговицы пальто, не желая отстать от компании, Глафира отперла входные двери и вскрикнула.

— О черт! — Профессор, которому горничная непроизвольно наступила на ногу, сморщился и возопил: — Ну что там еще?

Глаша безмолвно прижалась к стене, и перед профессором открылась странная картина.

На лестничном половике, предназначенном для того, чтобы вытирать обувь, лежал черный полотняный квадрат с нарисованными белым черепом и костями. А сбоку от черепа было воткнуто соколиное перо!

ГЛАВА 22

Илья Михайлович Холомков, молодой вдовец, привыкший жить на широкую ногу, пребывал в скверном расположении духа. Война с Японией никак не изменила его образа жизни, однако, наметившийся всеобщий сумбур коснулся своим крылом и его.

Любимый ресторан его, «Семирамида», к превосходной кухне которого он так привык, внезапно потерял часть своего очарования: нападение неизвестной банды с перьями на голове, беспорядочная стрельба, ограбление — все свидетельствовало о том, что мирная жизнь иллюзорна, что опасность может подстерегать в любом укромном уголке. И тем не менее синеокий красавец не желал менять своих привычек.

В этот вечер он вновь сидел в отдельном кабинете «Семирамиды» и размышлял над событиями прошедшей ночи. Дальний тупичок на задах Николаевской железной дороги давно служил приютом веселой компании. А так как Илья Михайлович любил наблюдать странные проявления человеческих пороков, хотя сам грешил умеренно, то иногда и он присутствовал при тайных оргиях. А для прикрытия в одном из вагончиков размещались симпатичные патриотические сестрички милосердия. В прошлую ночь разгоряченный Илья Михайлович, желая позабавиться с одной из них, нарвался на грубый отпор: барышня визжала, отбивалась, плакала. Но главное, поблизости болтался ненужный соглядатай, он отбил и уволок девицу.

Настроение Ильи Михайловича было испорчено. Как бы газетчики чего не пронюхали, не устроили скандал. Ведь хвалили его за идею отправить благотворительный эшелон на Дальний Восток с сестричками и медикаментами. Средства ему позволяли. К тому же военные действия открывали неплохие перспективы для получения подрядов и закупок для фронта, что могло принести неплохие барыши, да и орденок — хоть паршивенький, за неслужебные заслуги — Анна или Станислав, ему, меценату, человеку светскому, не повредит.

Разумеется, Илья Михайлович, принял меры предосторожности. Во-первых, договорился с начальством железной дороги, чтобы перегнать эшелончик на другой путь, в дальний тупичок и срочно его перекрасить. Во-вторых, объявил своим дружкам о временном карантине. Ну а сестричек пока оставил сидеть над корпией.

Илья Михайлович угрюмо поглощал мозельвейн. За окном опять мела метель, царил глухой мрак, а здесь сияло электричество, обволакивало жаром хорошо протопленной печи, со стен бросали призывные взоры полуобнаженные гречанки и чудно пахло свежей клубникой, разложенной на хрустальном блюде.

Одиночество Холомкова прервал метрдотель.

— Господин Холомков, там, у входа, вас спрашивает какой-то оборванец, говорит, вы его знаете. Назвался Лузиньяком.

— А, — вяло улыбнулся Холомков. — Что ему надо?

— Уверяет, что вы его благодетель, что он явился за обещанным вспомоществованием.

— Да, что-то такое я говорил, — признался Холомков, — но содержать его не собирался. Впрочем, пусть войдет.

Через две минуты бордовая бархатная портьера вновь отодвинулась, и перед Холомковым предстала сухопарая фигура в поношенной мятой шинелишке. Голова посетителя поверх шапки была обмотана серым платком, из-под платка по-бабьи выглядывала полоска грязной белой ткани.

— Ваше королевское высочество! — насмешливо приветствовал Бурбона меценат. — Что это с вами?

— Несчастья меня преследуют, — дрожащим голосом ответил Бурбон. — Приходится скрываться от охотников за тайной Орлеанской девственницы. Получил огнестрельное ранение. Нуждаюсь в лечении, а средств нет.

— Погодите, погодите. Присядьте, — великодушно предложил Холомков и попросил официанта принести рюмку водки. Он рассчитывал, что потешные россказни оборванца отвлекут его от неприятных раздумий, и ради этого можно потерпеть и не слишком приятный запах, исходящий от его протеже. — Давайте по порядку. Вы обращались в детективное бюро?

— Да, господин Холомков, ваше давешнее вспомоществование ушло на поимку моих преследователей.

Потомок Бурбонов угнездился на краешке стула и жадно тянул носом, не отводя глаз от аппетитных яств на накрытом белоснежной скатертью столе.

— И они пойманы?

— Увы, еще нет. Но господин Икс устроил в моем логове засаду. А я скрылся пока что в ночлежке.

— Вот оно что! — протянул с интересом Холомков. — И где же вы получили рану? В ночлежке?

— Там-то было все хорошо, — Бурбон опрокинул в себя рюмку водки, принесенную на подносике официантом, — но теперь опасаюсь, что и там нечисто.

Он недоверчиво покосился на портьеру, за которой скрылся официант.

— Вы встретились там с подозрительными личностями? — продолжил свой допрос Илья Михайлович.

— Вовсе нет! Личность, которая ночевала на нарах рядом со мной, была очень приличная. Бывший губернский секретарь. Так он представился. Леонид Арефьев.

— Тоже от кого-то скрывается?

— Не исключено. Переночевали мы с ним без всяких помех и утром отправились подкрепиться, одним ночлежным чаем сыт не будешь. Завернули в трактир, угостил он меня горохом да водкой. Пошли далее. Погрелись у костра. А там уж, чтобы где-то день скоротать, забрались в подвал заброшенного дома. В картишки дулись, Арефьевым замусоленные.

— Это все неинтересно, — перебил его заскучавший Холомков.

— Так я уже заканчиваю, ваше сиятельство. — Бурбон заторопился: — Все было хорошо, пока не заспорили мы о Турции и Японии: у кого более военной силы? Я стоял за Турцию, а Арефьев — за Японию. Может, я чего и не то сказал, но точно знаю, турки сильнее. А Арефьев этот сгоряча выхватил из кармана револьвер, да и выстрелил в меня от обиды.