Книга Личный ущерб - Скотт Туроу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ивон вскинула брови, ожидая продолжения. Они ехали в «мерседесе» на работу.
— Ну, последовательница Сафо.
Она усмехнулась:
— Зачем так сложно? Ты стесняешься произнести слово «лесбиянка»?
— Но ведь ты вчера это все залепила, чтобы сбить меня с толку. Верно?
— Начистоту?
— Нет, соври.
— Думаю, это не твое дело.
— Тогда зачем ты вообще затеяла разговор?
«А затем, что мне захотелось сбить с тебя спесь, дать понять, что ты меня не совсем распознал», — подумала Ивон, но вслух не произнесла.
— Тоже актерствуешь? — спросил Робби.
— Можешь думать что угодно. — Ивон отвернулась и начала смотреть в окно.
— Знаешь, а я тоже в свое время наговаривал на себя, — промолвил он, миновав несколько кварталов. — Что я такой. Нетрадиционной ориентации. Ну, как это называется?
— Голубой?
— Ага. Вроде как признавался в этом. Для игры.
— Естественно.
— Что значит «естественно»?
— Так, ничего.
— Ты думаешь, я всегда играю?
— Конечно. И сейчас ты на ходу придумал эту историю. Вчера я наговорила на себя, будто я лесбиянка, сегодня ты признаешься, что голубой. Для игры, потому что ни один нормальный человек не поверит, что это правда.
Машина уже въехала в парковочный гараж здания «Лесюэр». Робби заглушил двигатель, поправил шарф, повернулся к Ивон.
— Но это действительно правда.
— Что?
— То, что я наговаривал на себя.
— Не понимаю, зачем тебе это было нужно.
— В колледже я придумал такую фишку. В разговоре с девушкой жаловался, будто переживаю кризис. Делился страхами, мол, мне кажется, что я такой. И она приходила от этого в ужас. В те дни подобные беседы были большой редкостью. Она восклицала: «Нет, ты не можешь быть таким? Ты уже занимался этим?» «Нет, что ты, — отвечал я. — Пока меня это просто беспокоит». Сейчас, наверное, это звучит смешно, но тогда для восемнадцатилетней девушки из провинции мои откровения звучали убедительными. Ты уже догадалась, для чего это делалось? Чего я на самом деле добивался?
— И что, срабатывало? Девушки покупались?
— Непременно. И после очень гордились собой и мной. Обычно у нас это долго не длилось, но мы всегда расставались друзьями. Каждая думала, будто вылечила меня от проказы. Вообще-то над этим смеяться не следует. Верно?
— Да, — ответила Ивон и отвернулась.
— Теперь ты меня окончательно запрезирала?
— Нет. Просто… ты рассказываешь мне разные сальности, а я позволяю тебе это делать.
— Это не сальности.
— Разве?
— У нас с тобой обычный дружеский треп. Мы же друзья. А раз так, то имеем право поведать друг другу самое сокровенное.
Друзья… Ей и в голову это не приходило. Робби Фивор, объект номер триста два, и специальный агент Ивон Миллер — друзья.
Он испытующе посмотрел на нее:
— Они знают?
— Кто «они»?
— Ну, твои боссы. Из управления. Те, кому со времен легендарного шефа Джона Эдгара Гувера положено следить, чтобы в штат ФБР не проникали гомосексуалисты.
— Ты снова за свое. — Его кривляния уже начали сердить Ивон. — Я призналась тебе по секрету, а ты…
— Успокойся, — промолвил Робби. — Мне безразлично, даже если бы я узнал, что на самом деле ты не агент ФБР Ивон Миллер, а маленький заварной чайник. К тому же, никто об этом никогда не узнает, потому что друзей я не предаю. Ни в чем.
Надо же! Интересно, а как бы на это заявление отреагировали Уолтер Вунч или Барнетт Школьник? Да, Робби Фивор поистине загадка.
Ивон распахнула дверцу машины.
— Сейчас я окончательно понял, — усмехнулся он.
— Что?
— А то, что на тебе не один слой скорлупы, а несколько.
Мое знакомство с Шермом Краудерзом состоялось очень давно. Тогда я только начинал как адвокат, а он уже достиг заоблачных высот. Потом мне встречалось немало одаренных чернокожих адвокатов, замечательных ораторов, которые подражали стилю баптистских проповедников, но Краудерз среди них был уникумом. Во-первых, он гигант, ростом почти два метра. Стипендию от штата в колледже, где Краудерз вскоре стал звездой футбола, он получил исключительно благодаря своим габаритам. В пятидесятые годы ему на поле не было равных. Прозвище Шерман[33]он получил после того, как, прорвавшись к воротам, сломал штангу. Я редко слышал, чтобы Краудерза кто-нибудь называл его настоящим именем, Эбнер. Выступая в суде, этот исполин заставлял трепетать не только свидетелей, но и копов. Он позволял себе пренебрежительно разговаривать с судьями и присяжными. В начальной стадии процесса Шерм еще пытался себя сдерживать, но вскоре срывался и в буквальном смысле давал указания относительно вердикта. Самое удивительное, что те, к большому неудовольствию прокуроров, чаще всего этим указаниям следовали.
Шерм был великолепен. На меня особенное впечатление производил агрессивный склад его ума. Он никогда не оборонялся. Только обвинял, спорил, насмехался и почти не встречал серьезного отпора. В его речи были отчетливо слышны южные интонации (босоногое детство Краудерза прошло в Джорджии), но слова он не растягивал, а, напротив, выпускал короткими быстрыми очередями, как пулемет. Пока вы лихорадочно пытались найти какие-нибудь убедительные возражения, он уже успевал разгромить вас в пух и прах.
Случилось так, что в одном из моих первых серьезных процессов мне пришлось быть соадвокатом Шерма. Естественно, я побаивался его, как и все остальные. Наших клиентов обвиняли в убийстве во время игры в кости. Было доказано, что парень Шерма мошенничал, а мой оставил на пистолете отпечатки пальцев. Наши клиенты утверждали, будто орудие убийства, пистолет тридцать восьмого калибра, принадлежит убитому. Он собрался в них стрелять, они пытались его обезоружить, и пистолет случайно выстрелил. Свидетели точно ничего не помнили. Лишь утверждали, что все произошло очень быстро. Самым трудным было опровергнуть заключение патологоанатома, что пистолет выстрелил с расстояния, по крайней мере, одного метра.
Дебаты с полицейским патологоанатомом доктором Расселлом Шерм провел изумительно. Он взял орудие убийства, зарядил, попросил выйти из зала суда посторонних, приблизился к патологоанатому, вложил ему в руку пистолет и заставил направить себе в висок, одновременно засыпая градом вопросов относительно анатомии человеческих запястий, пальцев рук и вероятности случайного выстрела. Вначале Расселл возражал что-то осипшим голосом, но вскоре вообще перестал настаивать на правильности своего заключения. Когда все закончилось, главный адвокат штата спросил, чему я научился, работая на процессе вместе с легендарным Шермом Краудерзом. Я ответил, что ничему, поскольку опыт этого адвоката перенять невозможно. Мне не верилось, что я действительно видел, как адвокат во время дебатов наставил заряженный пистолет на свидетеля, и при этом ни судья, ни обвинители не протестовали.
