Книга Аврора - Жюльетта Бенцони

Дочитав одно письмо, Аврора взялась за второе, третье... Перед ней разворачивалась жизнь Филиппа в последние четыре года. Стало ясно, что ей много было неизвестно о брате, что она обманывалась, считая, что знает его как саму себя. В ее ушах звучал его страстный зов:

«Я никогда не смогу перестать любить вас. В ваших силах и обречь меня на несчастье, и даровать мне блаженство...» Эти признания жгли ее, как раскаленное железо, вызывая невыносимую ревность.

По письмам Филиппа можно было догадаться, о чем ему писала София Доротея, тоже, несомненно, признававшаяся в любви, а также в том, что люди вокруг внушают ей страх своей ненавистью, а замки так угрюмы, что под их сводами немудрено и зачахнуть...

«Что такое любовное письмо, если не свидетельство страдания, начертанное на крестном пути, усеянном бездонными ямами ревности, подозрений и страхов двух людей, сходящих друг без друга с ума...»[6]

Письма, вскрываемые одно за другим, кричали о любви и боли, а потом, снова сложенные, умолкали, как затихает сложившая крылья птица. Не зря Филипп в одном из последних писем сравнивал себя с мотыльком: «Вы говорите, что рождены для любви ко мне. А я, кажется, родился, чтобы умереть за любовь к вам. Меня ждет судьба мотылька, сгорающего на огне свечи. Мне не избежать этой участи».

Эти странные слова создавали странное ощущение нереальности. Любовники прибегали к тайнописи, но Аврора без труда подобрала ключ к этой их детской уловке. Курфюрст Эрнст Август был «доном Диего», муж — «Погубителем», герцог Целльский — «Ворчуном», герцогиня — «Наставницей». В «Толстухе» угадывалась Платен, София Доротея становилась «Неуклюжей» — она, бедная, и впрямь так и норовила оступиться на ровном месте. Для ее свекрови, курфюрстины Софии, любовники не нашли ничего другого, кроме безликой цифры 200. Кенигсмарк стал «Тирсисом», хотя он, повелитель ураганов, имел мало общего с этим идиллическим пастушком. Аврора нашла в этих письмах и саму себя: к ее изумлению, она именовалась то «Султаншей», то «Авантюристкой». Выходило, что брат знал ее лучше, чем она предполагала, раз угадал в ней тягу к риску и перемене мест...

Уже близился рассвет, когда Аврора сложила последнее письмо и завязала все четыре банта. На бюро остались лежать три отобранных ею письма, в которых неугасимая любовь Филиппа буквально кричала о себе. Аврора предвкушала, как они согреют сердце Софии Доротеи. Эти письма она тоже завязала ленточкой и запечатала тремя зелеными печатями со своим гербом. К ним было приложено ее письмо к Шарлотте Беркхоф. Все вместе было спрятано во внутренний карман ее просторного дорожного плаща. Доверять их почте не было нужды: они с Амалией поедут в Саксонию через Целле, а дальше через Брауншвейг, Хальберштадт, Лейпциг. Гораздо проще — и безопаснее — будет самой отдать все это баронессе, желательно в ее собственные руки.

Прошло еще четыре дня, и гамбургский дом был заперт на замок. Сестры в сопровождении слуг покидали город, не догадываясь, что вернутся туда не скоро и что для Авроры этот путь, начинавшийся под небом, где робко проглядывали признаки нарождавшейся весны, окажется судьбоносным...

* * *

Авроре так хотелось побыстрее добраться до места, что она заранее страшилась долгой дороги. Но лишь только осталась позади бескрайняя северная равнина, чахлые березки и надоевшие капустные поля, где преобладали не зеленые, а желтые тона, ее стал интересовать пейзаж, уже оживляемый холмами. Весна приближалась примерно с той же скоростью, с которой катилась карета, и если бы дороги были получше, то кони побежали бы быстрее, а трава зеленела бы еще стремительнее. Чем дальше на юго-восток, тем отраднее становилось зрелище расцветающих садов, тем слаще делался воздух. Все это благоприятно сказывалось на настроении Ульрики: сначала она видела все в черном свете, потом в сером, затем в белесом. Увидеть жизнь в розовом цвете ей, впрочем, было не под силу.

И вот, когда они уже перестали считать дни, проведенные в пути, перед ними раскинулся Дрезден, окруженный водами все той же Эльбы, но здесь она была такой ослепительно-голубой, что невозможно было поверить, что это та же самая река, к которой они привыкли в Гамбурге. Как это возможно? В Гамбурге Эльба намного шире, и ее воды носят оттенок охры. Амалия терпеливо объясняла возмущенной этим обстоятельством Ульрике, что здесь уже рукой подать до горных истоков, но та продолжала твердить, что раз река одна и та же, то и цвет воды должен быть одинаковым. И почему было не ехать вдоль нее, это было бы куда приятнее: по крайней мере обошлось бы без опостылевших спусков и подъемов, от которых всю троицу частенько мутило! Впрочем, это не мешало им с волчьим аппетитом накидываться на еду на постоялых дворах, где они время от времени останавливались.

Но Аврору эти препирательства не касались. Она не могла налюбоваться на Дрезден. До чего очаровательный город, позже нареченный из-за своих зеленых холмов «Саксонской Швейцарией»! Как романтичны его окрестности, все эти скалы, ручьи и леса, как роскошен он сам в окружении стен, над которыми возвышаются башни старинного дворца — замка Резиденцшлосс. Особенно высокой была одна из них — таких высоких башен девушка еще не видывала.

Что до Амалии, то она уже бывала в Дрездене, куда неоднократно приезжала с мужем. Поэтому именно она подсказала Готтлибу, как отыскать дом, который князь предоставил своему военачальнику. Найти дом, впрочем, не составляло особого труда: он стоял у реки, совсем рядом с резиденцией князя-курфюрста. Это была небольшая белокаменная постройка, восхитившая Аврору, уставшую от постоянно встречающегося рыжего кирпича германского Севера. Резной фасад венчала высокая двусторонняя крыша из красной черепицы. Рядом раскинулся просторный двор, был и садик, а дальше тянулись конюшни.

Путешественниц провел в дом Кемпен, сторож и дворецкий в одном лице. Потом перед ними предстал сам Левенгаупт во всем блеске своего нового чина. Скороговоркой поздравив жену и свояченицу с прибытием, он объяснил, что ему пора во дворец, где он пробудет до позднего вечера, зато завтра представит их матери и жене государя, как требует протокол в отношении придворных дам.

Куда подевалась его прежняя чопорность? Теперь он пребывал в радостном возбуждении. Обняв обеих женщин и быстро показав им дом, он оставил их в гостиной, поручив Кемпену познакомить их со слугами. Амалия, наблюдавшая за мужем сначала удивленно, потом укоризненно, поймала его за рукав.

— Еще минуту, пожалуйста. Что за спешка?

— Повторяю, моя дорогая, Его высочество курфюрст отпустил меня совсем ненадолго, всего лишь поприветствовать вас. Ваш приезд застал нас на Совете...

— Лишние пять минут ничего не изменят. Полагаю, Его высочество не смотрит на часы и не отмеряет минуты вашего отсутствия?

— Вы правы. Но почему вы меня удерживаете?

— Чтобы сообщить, что домик миленький, но уж очень мал... Всего четыре комнаты! У вас теперь высокий пост, и я думала перевезти сюда детей. Они так засиделись у вашей родни, что скоро перестанут узнавать свою мать!