Книга Бэтман Аполло - Виктор Пелевин

Кедаев искал выход.

Он подошел к одной из дверей и кивнул в ее сторону головой. Тотчас к ней подскочил охранник из свиты. Звеня ключами на связке, он открыл замок.

В камере стояло гинекологическое кресло, к которому был привязан мужчина в ярко-зеленом двубортном пиджаке — со спущенными до колен штанами и залепленным клейкой лентой ртом. Перед ним стояли два человека, похожие на авторемонтников. В руках у одного была дрель.

Выхода не было.

Увидев Кедаева, человек с залепленным ртом замычал, словно пытаясь сообщить что-то важное, но Кедаев отрицательно покачал головой и пошел дальше.

Миновав несколько камер, он приблизился к следующей двери. Когда ее открыли, я увидел пустую комнату. Решетка на окне была перепилена. Ее прутья выгибались наружу, в тревожно мигающее звездное небо. Кедаев повернулся к свите и поднял палец. По тому, как головы вжались в плечи, я понял, что это подействовало сильнее любого окрика. Я подумал, что он вполне мог вылезти через окно сам. Но это, видимо, даже не пришло ему в голову.

Дверь следующей камеры, у которой он остановился, долго не могли открыть — и лучше бы, право, этого не делали. Когда она распахнулась, я увидел подвешенного вверх ногами человека — в такой же униформе, как на охране. Он был без сознания. Под его головой стоял таз, в который капала кровь. Ее натекло уже прилично. Вокруг стояли молодые люди с битами в руках. Увидев нас, они, кажется, растерялись.

Кедаев пошел дальше.

Я понял — произошло что-то неприятное. Походка Кедаева сделалась нервной и быстрой, а его охранники стали возмущенно переговариваться. Один из них догнал Кедаева и толкнул его в спину. Кедаев не обернулся, а только пошел быстрее. Уже видна была цель: двустворчатая дубовая дверь в конце коридора. Она выглядела здесь до того странно, что было ясно — это выход.

Но мы не успевали.

Кедаева снова толкнули в спину. А потом другой охранник накинул ему на шею веревочную петлю.

Пора было вмешаться.

Я вспомнил самураев-официантов из ресторана, где начался наш спуск — и стал одним из них. От меня испуганно шарахнулись. Выхватив меч, я перерубил веревку, на которую Кедаев из последних сил пытался не обращать внимания, с достоинством волоча душителя за собой. Затем я несколько раз ткнул лезвием окружавшую меня публику, целясь преимущественно в мягкие части.

Свита рассыпалась в стороны.

Кедаев сбросил с головы петлю, оправил костюм и прошел в дверь. Я проскользнул следом, пока та была открыта, и быстро закрыл ее за собой. Если дверь, отделяющая одну часть спуска от другой, успеет закрыться между тобой и клиентом, можно потерять его из виду. Уж не знаю, почему это так, но в двери лучше проходить вместе.

Мы оказались в кабинке лифта. Уже несомненный шорткат.

Вот это я люблю больше всего. Так бывает, когда удается миновать несколько петель кармического кишечника. Если находишь один шорткат, дальше они появляются друг за другом. Важно дойти до первого. А это не всегда легко. Если бы не я, висеть бы сейчас Салавату Авессаломовичу над тазиком вниз головой…

Мы ехали вниз. Все было хорошо.

Кедаев обернулся и вздрогнул, увидев стоящего рядом самурая. Я похлопал его по плечу.

— Это я. Идете молодцом, Салават Авессаломович. Вам и помогать почти не надо.

Кедаев издал то ли рык, то ли стон — и я понял, насколько он измучен происходящим.

— Долго еще? — спросил он. — Я не могу это контролировать.

— И не надо, — ответил я. — Весь смысл в том, чтобы напряжения вышли и анимограмма разгладилась.

— Когда все кончится?

— Когда вы найдете место, где вы будете чувствовать себя в безопасности, — сказал я. — Где вам ничего не будет угрожать. И захочется остаться. Обычно что-нибудь из детства. Мы называем это якорем… Где вы его бросите, там и будет центр.

Про это не следует говорить в начале спуска — до того, как перемотаются самые грубые привязанности и страхи. Иначе якорем может оказаться щель за пыльной шторой — или даже пустота под шкафом, куда можно спрятать голову (такой случай в моей практике был). Но здесь дело шло к концу.

Кедаев нахмурился и взялся рукой за голову — словно стараясь что-то вспомнить. Я же воспользовался паузой, чтобы превратиться из самурая в малоприметное гражданское лицо.

Лифт остановился, и мы шагнули из него на залитую солнцем железнодорожную платформу. У перрона стояла готовая к отправлению электричка, куда мы успели вскочить за миг до того, как двери закрылись. Еще один шорткат. Скорей всего, последний.

Вагон, куда мы вошли, был безлюден. Кедаев сел на лавку и уставился в окно. Чтобы не мешать производственному процессу, я присел у него за спиной. Следовало сосредоточиться — мне предстояло отслеживать его видения, одновременно наблюдая за окружающим нас пространством.

За стеклами замелькали деревья. Потом — лубочные избушки и холмы. Дымы, туманы и дали. Все было чистых нежных цветов, ясное, покойное и грустное — обычное свидетельство того, что в ход пошли детские воспоминания.

Как обычно на этой фазе перемотки, в смене картин за стеклами почти отсутствовала логика — и даже описать происходящее было трудно. Платформы подмосковных станций сменялись гигантскими облачными ландшафтами. Грохочущий черный туннель вдруг обрывался в воинственную гуннскую кукурузу, потом долго неслись сырые осенние леса. Мелькал оранжевый закат над военным русским полем. Древнейшими гуслями звенела рябь китайских озер. Весна, ночь, ветер. Юность одна и та же у всех. Стоило отвернуться от окна, и лето сменялось зимой. Пока я бдительно оглядывал вагон, за окном снова наступало лето.

Во всем этом не было грубых швов и стыков — перемены были естественными, словно Кедаев и правда смотрел в окно быстро мчащейся электрички. Без меня он, впрочем, угас бы на ножах двух гопников, которые несколько раз пытались войти из тамбура, но не смогли.

Когда поезд остановился, было уже темно. За окном чернела платформа на краю соснового леса. Я заметил, что железная рамка, в которой полагалось быть названию станции, пуста — видимо, Кедаев не помнил его сам.

Покинув вагон, мы спустились по разбитой бетонной лестнице и пошли по тропинке в темноту. Между соснами кое-где горели электрические лампы. Два раза на Кедаева из кустов бросались яростно шипящие кошки — и мне пришлось припечатать их к земле. Из тьмы между деревьями спикировало несколько быстрых птичьих теней — и я безжалостно отбросил их в сумрак.

Это, видимо, были убитые в хулиганском детстве зверюшки — самые последние долги. Ясный знак, что мы уже близко к цели.

А потом я увидел саму цель.

Это был старый деревенский дом за дощатым забором. Кедаев вошел во двор — но пошел не к дому, а к стоящему рядом сараю. Зайдя внутрь, он уверенно включил свет. Я увидел обычное нутро хозяйственной пристройки — полки с разнообразным хламом, залежи хозяйственной мелочи, которая так и хранилась в его памяти все эти годы…