Книга Пастух медведей - Андрей Белянин

Нет смысла думать и гадать —

Я знаю все, что скажут карты.

Я начинаю понимать

Котов, поющих песни в марте.

Я задыхаюсь от весны

В восторге птичьих канителей,

Ночь дышит запахом лесным

Прохладных, петербургских елей.

Как ни смешно, но этот грех

И этот крест не будет вечен,

О мой успешный неуспех

Во искупленье прошлой встречи.

Но наш таинственный союз

Приемлет рознь как всепрощенье

И поцелуем нежных муз

Отмечен в высшем воплощенье…

* * *

Когда убивали последнего единорога —

Лес содрогнулся, и даже птицы роняли слезы.

Глядела в испуге девочка недотрога,

Как копья дрожали, словно виноградные лозы,

Вонзаясь в белую спину зверя,

Что голову прятал у нее на коленях.

И бледное солнце отворачивалось, не веря

В людскую жестокость. Таилась в глазах оленьих

Вассальная преданность королю леса,

Тому, кто царственным рогом даровал волю…

Запевали сосны хором дневную мессу

О том, кто сегодня захлебывался болью!

А после мясо с размаху швыряли на блюдо,

И пили охотники в честь величайшей победы

Над силой природы, ее тонконогое чудо

Убили люди. Наши отцы и деды…

* * *

Смотреть судьбе в лицо —

что в зеркало глядеться.

И ощущать себя извечно не у дел.

Но некуда спешить, раз никуда не деться

От неумелых фраз и равноценных тел.

И если разделить былое равнодушье

На девять звонких грамм, уложенных в патрон,

То выстрел прозвучит мелодией пастушьей,

Упругой, как свирель готических времен.

Мне ни к чему гадать о довоенном прошлом,

У каждого из нас прошла своя война…

Но истина проста, чиста и непреложна —

В признании вины и крепости вина.

А там… все как у всех! Язычество картин,

Рифмованный поток и выросшие дети.

И зеркало, где ты намеренно один,

И солнце на закат, и ничего не светит.

Унынье — это грех, а мы и так грешны

Стремленьем, в мишуре, возвысить день вчерашний.

Но сердце не болит, лишь просит тишины

И усмиряет бег, так медленно и страшно…

* * *

Г…

Сегодня впервые рисую тебя без одежды…

На мне — серебряный крест, на тебе — только нитка бус.

Ничего не смыслящие в живописи невежды

Никогда не поймут такой откровенности муз.

Мастихином врываюсь в аромат твоих волос…

Говорят, что оранжевый цвет — это цвет экстаза.

Но с глиняных ног валится тот огромный колосс,

Призванный вуалировать истинный смысл каждой фразы.

Все открыто… Не только тело, но и сама душа

В восторге от собственной наготы распрямляет спину.

Бумага атласной кожей вздрагивает, дыша,

И первый набросок твоей судьбы готов наполовину.

Все, что свершилось сегодня, никак не могло быть вчера.

Давно умершие чувства привычно не имут сраму…

Любовная связь фломастера и округлой линии бедра

Плавно перетекает в какую-то древнегреческую драму.

А если вдруг возникает не слишком скромный вопрос —

Я ухожу туда, откуда пришел, где ветра и стужа…

Но все закончится одним рисунком твоих обнаженных грез,

Которые ты будешь прятать от будущего мужа…

* * *

Сердоликовое сердечко на твоей золотистой груди

Сам принес, подарил и доныне приятно глазу.

Никому не известно, что у нас впереди,

Даже маленькое счастье всегда подвержено сглазу.

И теперь гадай, не гадай на кофейной гуще про сны —

Все равно между нами принимает решенья не разум,

А случайная встреча в начале лета, в конце весны,

Когда диск луны входил в свою полную фазу.

Я не хочу обещаний или чрезмерно значимых слов,

Как хорошо, что и тебе штампованных клятв не надо.

Статуя, в Млечный путь окуная свое весло,

Нас провожает завистливо-робким взглядом…

Хотя, по идее, нам бы стоило, шепот срывая в крик,

Соприкоснуться лбами и думать, а что же дальше?

Если жизнь так коротка, если наша любовь — миг,

Если мы оба с тобою не переносим фальши…

Наверно, земля остановится или замедлит бег.

У той же луны изменится угол вращенья и орбиты.

Ты — далеко, я — далеко, и бесконечно уныл век —

Не доцеловано, не досказано, не забыто…

* * *

Несопоставимые слова

Мечутся в восторге птичьих трелей.

Кружится шальная голова

От густых февральских акварелей.

От внезапно выпавших снегов

Удивленно-круглолико солнце.

Минул век в предчувствии стихов,

И в горящих бликах брызжет стронций!

На деревьях кадмий и кармин,

В теплый кобальт выкрашены крыши.

Солнечных зайчишек подкормить

Я спешу на холст, где сонно дышит

Будущий весенний силуэт

Утомленной проповедью Музы.

Хочешь, мы десятком ярких лент

Ей украсим однотонность блузы?

Нарисуем поле с мотыльком,

Все простим, обиды и промашки,

Чтоб ее дыханье так легко

Щекотало лепестки ромашки…

* * *

И. Д.

Девушка с душою цвета осени

Пишет вдохновенные стихи.

И четыре карты наземь бросили

Духи четырех слепых стихий.

От червонной масти в небе марево,

В тон заката выжжена трава.

И янтарно-солнечное варево

Впитывают хрупкие слова.

Под пиковым ливнем, над оврагами

Ошалело рвутся ввысь цветы.

Словно память плачет над гулагами

Медленно расстрелянной мечты.

И звенит метелица бубновая,

Удалая, козырная масть,

Ярая, разгульная, фартовая —

Или в королевы, или в грязь!

А когда сентябрь взойдет наместником,

Затеплит лампадку, не дыша,