Книга Комната - Виталий Григорьевич Михайлов

— глубокие царапины. Идти дальше он не посмел. В Лечебнице определенно обитало что-то, и встречаться с ним было самоубийством.

Он шагал по узким тропинкам, где некогда гуляли больные, держа путь к Лунным Кротам. Кроты жили в шалаше, который сами наверняка и построили — таким он был кособоким. Они пытались пристроить несколько новых «комнат», но крыши безнадежно провисали и были готовы развалиться на части вместе со стенами.

Неподалеку стояла табличка с надписью: «Осторожно, яма!» Рядом несколько еловых веток, которые кое-как прикрывали ловушку с осыпающимися земляными краями.

— Надеетесь, что злоумышленники не умеют читать? — спросил он тощего паренька в полосатой футболке.

– ||||||||||||||| и ||||||||||||||| уже дважды в нее провалились. И я — один раз.

||||||||||||||| и ||||||||||||||| оказались постоянно шмыгающей носами парочкой, которым больше двенадцати и не дашь. На шее каждого «крота» висел ключ.

— Почему вы назвали себя Лунными Кротами?

— Это ||||||||||||||| придумал, — сказал Полосатый. — Он хотел выкопать под шалашом тоннель, где можно прятаться. Но ||||||||||||||| больше нет с нами.

Так вот кого хоронили в его первый день на Острове.

— От кого прятаться? — спросил он.

— Посмотрите вокруг, — сказал Полосатый. — Здесь любого нужно бояться. Кроме нас.

Он помог Кротам установить на дно ловушки кол — так она хоть на что-то сгодится. Но отговорить убрать табличку не смог.

Крематорий — одноэтажное здание красного кирпича с высоченной трубой — он нашел в полдень, солнце было в зените. Как раз сейчас хоронили |||||||||||||||, которому некто перерезал горло. Скорее всего, убийца был членом Общины, и его непременно найдут.

Вероятно, раньше тела пациентов лепрозория сжигали в печах — из страха или предрассудков, но теперь Крематорий, должно быть, заброшен — за неимением клиентов.

Однако навстречу ему вышел человек в защитном костюме, фартуке и черном противогазе, с поржавевшей переговорной мембраной. Он был похож на диковинное насекомое. Вместо перчаток из рукавов торчали крючья протезов.

Человек смотрел на него, наклоняя голову то влево, то вправо. Наверно, в костюме было невероятно жарко, особенно сегодня, когда солнце пекло немилосердно и над железной крышей Крематория дрожало марево.

Он сделал шаг назад, не поворачиваясь к Крематору спиной. Потом еще один и еще. Крематор стоял неподвижно и смотрел, как он пятится. Таким манером он оказался под кронами деревьев, которые давали щедрую тень. Еще несколько шагов, и ветви кустарника скрыли и Крематора, и его вотчину. Печную трубу еще можно было разглядеть за переплетением ветвей и листьев, но вот исчезла и она.

Он решил наведаться к Леди-Птице и выпить шампанского. А лучше чего покрепче. Бурбон оказался весьма кстати. Несколько порций, и он уже не мог думать о своих «приключениях» без улыбки. Леди-Птица поставила на проигрыватель пластинку, и он вспомнил Старика, который тоже любил блюз.

Когда он стоял у дверей церкви, от опьянения не осталось и следа. Он сел на первую попавшуюся скамью. Проповедь уже заканчивалась. В Церкви не было ни одной иконы и даже распятия. Вместо них — двери. Самых разных цветов и размеров. Пастор говорил о покаянии и искуплении. О том, что настали темные времена и лишь вера даст шанс на спасение.

Проповедь кончилась, и люди стали расходиться. Скоро в Церкви остались только он и Пастор.

— Вижу, вы хотите о чем-то спросить, — сказал Пастор. — Не стесняйтесь.

— Почему убийство вызвало такой переполох? Разве это не лучше, чем… пропасть без вести?

— Мы верим, что язвы были посланы за грехи. Так Господь покарал нас за деяния наши. От язв невозможно избавиться, даже если вырезать их с корнем. Что уж говорить о препаратах, которые назначают врачи. Единственный способ очиститься, искупить вину — это, как вы изволили выразиться, «пропасть без вести». Если жизнь грешника обрывается раньше, чем он переступит порог обители Божьей, его уже ничто не спасет.

— Что не так с Лечебницей и Виварием? И тем Крематором, раз уж на то пошло.

— Да, в Лечебнице обитает… нечто, — сказал Пастор. — Мы специально откармливаем для него коз и поросят, а еще относим часть припасов, которые присылают с материка. Мой предшественник ||||||||||||||| решил очистить Лечебницу от того, что бродит по ее коридорам вот уже несколько лет. Десять крепких мужчин, вооруженные топорами, факелами и самодельной взрывчаткой, отправились в Лечебницу средь бела дня и не вернулись. Никто не слышал криков. Не было ни одного взрыва. С тех пор Общиной руковожу я. Что до Вивария — это еще одна язва, излечить которую под силу лишь самому Господу. То, чем занимается |||||||||||||||, я считаю бесчеловечным. Но соваться в Виварий почти так же опасно, как и в Лечебницу.

— Разве хозяин Вивария не появляется в Театре каждое воскресенье?

— Церемония священна, а Театр — нейтральная территория. Никаких свар и междоусобицы. Это как с провизией, которую доставляют с материка. Чем драться за кусок хлеба, не проще ли каждому воздать по делам его?

— А Крематор?

– |||||||||||||||. Помешался на огне. Полагаю, на Острове он прячется от властей. Все его тело один сплошной ожог. Но и меток у него предостаточно.

— Сколько было язв у человека, которому перерезали горло сегодня утром?

— Шесть.

— Как он их получил?

— О таком не принято говорить. Мы здесь, на Острове, не судим за поступки, совершенные на Большой земле. Всех до единого привел сюда Господь, и только Он вправе решать, кто достоин Его прощения, а кто нет. И количество язв не играет роли. Достаточно одной. Грех есть грех, и расплачиваться за него все равно придется.

— А как быть с девочкой, у которой ни одной язвы и родинка в форме полумесяца на мочке уха?

— Мы почитаем ее за святую. Жаль, среди нас нет художника, который смог бы запечатлеть ее лик.

Теперь он понял, зачем Пастору револьвер — лишнее напоминание о том, что он может в одну секунду оборвать жизнь грешника, не дав ему искупить вину. Вероятно, из всей Общины столь прекрасным образом был вооружен лишь Пастор.

Приют напоминал часовню без креста. На фасаде имелся круглый витраж, весьма искусной работы. Наверное, в погожий денек внутри очень красиво, но на часах было восемь вечера, погода испортилась, и тягучие солнечные лучи застыли в воздухе, едва касаясь разноцветных стекол.

Разговор с Пастором затянулся, и он решил, что для визита в Приют слишком поздно и лучше наведаться завтра, но рука сама потянулась к дверному молотку. Когда дверь отворилась, на пороге стояла Сестра. В руках она держала пестик и ступку.

— Я думала, вы уже не придете, — сказала она. — Верно, Пастор задержал вас