Книга Один среди «тигров» - Сергей Иванович Зверев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да черт меня возьми! – Бабенко вскочил с постели и ойкнул, задев незажившей ногой край печки. – Мужик я или тряпка?! Вот поэтому и не женат до сих пор, что мямлю и мучаюсь! А надо просто сделать решительный шаг. Пойти и посмотреть, к кому она ходит. Женщины любят решительных.
Эта фраза, вычитанная когда-то в книжке зарубежного автора, вспомнилась и показалась Бабенко как нельзя более уместной в его ситуации. Взяв черенок от лопаты, который он использовал при ходьбе, опираясь на него, Бабенко отправился на улицу. Анны не было видно, и он решительно двинулся к баньке, осторожно ступая по траве. Возле баньки он снова остановился и оглянулся на огород и двор дома. Никого. И тут Бабенко понял, что откровенно «тянет резину». Опять нерешительность, опасение, что он увидит или узнает что-нибудь неудобное, неприятное для себя, что разорвет так приятно складывающиеся отношения с Анной Вячеславовной.
Бабенко потянул дверь за деревянную ручку. Скрипнули старые петли. В предбаннике через запыленное стекло он увидел старые ведра, сломанную лопату и прочий хлам. Тут же – дверь в помывочную. «Отступать нельзя! Если идти, так идти до конца». Танкист открыл вторую дверь.
– Анхель? – послышался мужской голос.
Бабенко резко повернулся и заскрипел зубами от боли в ноге. Слева от двери, на лавке, на старом драном тулупе, укрытый лоскутным одеялом, лежал молодой мужчина с бледным лицом – совсем еще парень. Бинты стягивали его грудь и плечо, на лице – несколько глубоких ссадин. Чужим ненавистным языком, по-немецки, он произнес:
– Wer sind sie, soldat? Tötet mich nicht! Ich bin verletzt! (Кто ты, солдат? Не убивай меня! Я ранен!)
Семен Михайлович аж задохнулся от неожиданности и нахлынувшей ненависти. Как так?! Этот парень здесь лежит, перевязанный, а сын Бабенко – в могиле вместе с другими! Он мертв, а этот жив? Он ведь один из тех, кто пришел на нашу землю, чтобы убивать! «Может, он и убил моего сына!» – в бешенстве подумал танкист.
– Ах ты, немчура проклятая! – закричал Бабенко, не помня себя. – Тварь фашистская!
Рыча от боли в ноге, схватив черенок лопаты, танкист ринулся к лавке. Бабенко хотелось бить, бить и бить по этому заботливо перевязанному бинтами телу. Бить до тех пор, пока оно не превратится в кровавое месиво, как тела тех фашистов, которые попадали ему под танковые гусеницы. С истошным криком, полным ненависти, боли и сострадания к собственному убитому фашистами на войне сыну, Бабенко ударил парня. Но больная нога подвела его, он пошатнулся, черенок зацепился за низкий потолок и лишь слегка задел руку раненого. Немец кричал и плакал, отодвигаясь к стене, пытаясь встать. Бабенко толкнул его назад и снова замахнулся.
Чья-то сильная рука схватила его за запястье. Да так сильно, что он не смог вырваться. В уши ударил тонкий женский крик:
– Сеня, не надо! Хватит, хватит убивать!
– Что? – Бабенко обернулся. Горящие глаза были полны ненависти. – А как же твой сын, Анна? Они твоего сына убили, моего тоже убили! Сколько они убили наших людей! Это же твари, нелюди!!!
– Нет, Сенечка, нет! – Женщина внезапно упала ему в ноги, вцепилась мертвой хваткой в руки и стала целовать их, заливая горячими слезами. – Сеня, он мальчик еще совсем, мальчик! Он на моего сына похож. Я испугалась, когда нашла его в огороде, подумала, что мой сыночек израненный обратно к маме приполз. Сеня, у него тоже есть мама, его тоже ждут! Не все они выродки, он еще ребенок!
Бабенко пытался вырвать руки, но Анна волочилась за ним по пыльному полу, причитала и смотрела безумными глазами, полными мольбы. Когда ему удалось наконец освободить руку, она схватила его за колени, стала целовать теперь их, вцепилась, как стальными клещами. Ненависть постепенно стала угасать, сменяясь жалостью к этой обезумевшей женщине, с которым его роднила не только постель, но и горе.
Женщина рыдала, тыча пальцем в сторону раненого, и тут Семен испугался. В какой-то миг ему показалось, что этот немецкий мальчишка очень похож на Оксану. А значит, на его сына. Танкист затряс головой, сжал ее руками и со стоном прислонился к бревенчатой стене.
– Сенечка, всем святым заклинаю! – билась в истерике женщина. – А вдруг мой сыночек, или твой… Вот так же где-то… И их никто не пожалел! Или, наоборот, там тоже кто-нибудь их согрел, приласкал в страшную минуту, попытался спасти. Вдруг там тоже есть какая-нибудь женщина, которая их приютила? Страшно думать, как наши дети умирают на войне, страшно, Сеня!
Бабенко сполз по стене вниз, опустился на пол и сжал голову руками. Ему не хотелось ничего слышать, видеть, чувствовать. Его охватили страх и боль. А еще паника от собственного бессилия изменить что-то в своей жизни прямо с того момента, когда в ней появилась Оксана. Глупо, глупо, нелепо!
«А вдруг он не погиб? Может, он в плену или ранен, лежит у кого-нибудь. И сын Анны, может, не погиб, его кто-нибудь согревает, выхаживает. Кому-то я тогда вот так же упаду в ноги за то, что он спас моего сына!»
Семен поднял голову. На полу лежит обессиленная плачущая женщина. Перепуганный немецкий мальчишка вжался в стену и смотрит с мольбой на страшного мужчину, который чуть не убил его. Или все же убьет?
– Хватит, Аня, – тихо сказал Бабенко. – Не трону я его… Значит, ты нашла его в огороде?
– Да. – Женщина поднялась, села рядом с Семеном, тоже прижавшись спиной к стене. – Бой был, наши их гнали. Мы попрятались – кто в сараях, кто в лес убежал. В погребах побоялись прятаться, думали, кинут гранату, и не станет никого.
– А потом?
– Потом наши пронеслись на танках с криком «ура». Трупы повсюду валялись, страшно было. На следующий день приехала похоронная команда. В несколько воронок постаскивали немцев, забросали землей, кол вбили и нашему деду Архипу наказали запомнить место. А наших солдатиков на машины погрузили и отвезли на яр к реке. Там соорудили братскую могилку для них. Воткнули красную звезду.
– А этот?
– Я в огород вышла утром, а он тут – к заборчику привалился и плачет. Я как лицо
