Книга Люди этого часа - Север Феликсович Гансовский

и решения. А между тем, не тратя на лишнее ни секунды, он все замечает и понимает. Дает приказ арестовать Белова, не вдаваясь в рассуждения и выяснения. Но не забывает и сказать ему, что сообщит куда надо о добровольности его признания. Отбирает у Белова пистолет, но тут же отдает его санинструктору, успев заметить, что она не вооружена. Окинул взглядом и быстро оценил впервые увиденных им людей. Это — характер. И характер важный во всей конструкции пьесы. С ним на сцену вошел кадровый командир, сосредоточенный, требовательный, деловитый. С ним на сцену пришло ощущение связи маленького отряда с многочисленными такими же отрядами, в этот час тоже готовящимися к бою. И связь с армией, с тылом, с Москвой, с приближающимися сибирскими дивизиями.

Немало, оказывается, очень немало. И будет обидно, если исполнители роли майора Сергеева всего этого не заметят.

Или возьмите пьесу «Свет солнца, свет луны». Присмотритесь к едущим в поезде пассажирам: старухе с ее житейскими заботами, инженерам с их заботами производственными, тренерам, проводнице, девушке. Вслушайтесь в реплики пассажиров, о которых автор пишет: «…нам и не нужно знать, кто они, мы их даже не называем». «— Солнце столбами светит. — Будет свежий день». Или: «Коля! Колечка, беги скорее на эту сторону. Вот видишь, за холмами насыпь. Это новая линия. Там уже тепловозы пойдут — не такой маленький паровозик, как наш… Да не сюда! Куда ты смотришь?».

Так ли уж мы ничего не знаем об этих людях? И не видим этих двух пассажиров — мужчину и женщину, которые стоят у окна. И женщина обращает внимание на солнечные лучи, а мужчина сразу стремится к практическому выводу о свежем дне. И не видим, что Колю зовет вовсе не, скажем, отец и, пожалуй, не бабушка, но молодая, энергичная мама?

Но зачем нам весь этот неторопливо развертывающийся фон, не имеющий, казалось бы, прямого отношения к сюжету и образу главного героя? Нет, имеющий. На этом полнокровном жизненном фоне отчетливо видна ущербность нашего героя, ничем не интересующегося, кроме как убить время, перекинувшись в картишки. Все остальное его не касается. Поезд везет, он едет. Чужая жизнь его не трогает. Но и со своей не все в порядке, видим мы.

Так что обманчива в лучших пьесах простота стиля Гансовского. С пристальным вниманием к обстановке, атмосфере, достоверности событий, которое всегда наличествует в пьесах С. Гансовского, связана и еще одна немаловажная их черта: четко заявленные в них временны́е признаки.

Попробуйте сопоставить между собой «И нас двадцать» и «Северо-западнее Берлина». Нетрудно заметить довольно прямую связь между многими героями первой и второй. По существу, Кирилл Звонков — это Миша, прошедший плен, лагеря, пытки, изменившийся внешне, изуродованный фашистами, но в душе — тот же, с теми же благородными и даже подчас в некоторых отношениях наивными порывами. И Шура с ее остро вспыхнувшим в конце войны желанием надеть наконец на ноги вместо грубых сапог деликатные туфельки похожа на Нину. И Клепиков с Русаковым, можно сказать, родные братья.

И все-таки они уже другие. Это люди, прошедшие войну, и привычка к военному быту, органичному и естественному для них, проступает во всем их поведении.

Сейчас, в конце войны, снова остро звучит в пьесе тема мирной жизни. Но на этот раз она обращена не в прошлое, а в будущее. И героям кажется «нереальным» не то, что идет война, но то, что она наконец после стольких мук, трудов, утрат подходит к своему концу. Временна́я определенность и конкретность всегда выдерживаются в пьесах Гансовского, выдерживаются строго, в большом и малом, в само собой разумеющемся и далеко не очевидном. В той же пьесе «Северо-западнее Берлина» время конца войны подчеркнуто не только тем, что на стене начертаны размашистые лозунги типа «Дошли до Одера, дойдем и до Берлина», но и тем, что запасливый старшина уже прочно припрятал себе на мирное время пару хороших хромовых сапог.

И когда на целине гостиница для приезжих представлена финским сборнощитовым домом, этой деталью время обозначено точно, так же как и тем, что целинники называют этот дом сборнощелевым. Или такая грустноватая, но, увы, достоверная деталь: дверь в комнату хозяйки дома для приезжих, запираемая ею всякий раз, когда она отлучается хотя бы на минуту («Крылья красные»).

И такой же точной приметой времени являются лампы дневного света в модерновой гостинице, отгроханной в Озерске, которые отчаянно шипят и трещат, равно как и отсутствие в этой многоэтажной гостинице свободных мест по причине многочисленных совещаний (пьеса «Свет солнца, свет луны»).

Временны́е рамки служат автору четким видоискателем при отборе материала и организации его в единый и цельный жизненный поток.

И наконец, несколько слов об особенностях образного строя драматургии С. Гансовского. После сказанного ранее, особенно при разговоре об излюбленных героях автора, не покажется неожиданным прибавление в характеристике этой образности к слову «достоверность» и слова «поэтичность». Она естественна: главное в пьесах Гансовского — чистота и человечность устремлений героев, их высокий душевный настрой. Попросту говоря, поэтичность самих людей, их мыслей и чувств, которые естественны и достоверны для этих характеров.

Вопрос существенный, особенно для тех, кому предстоит ставить и играть пьесы Гансовского, заключается в другом: как соединяются в одно целое простота, достоверность деталей с поэтической приподнятостью образа? Казалось бы, последнее предполагает выход за рамки обыденной достоверности? Это не совсем так. Иногда, в некоторых поворотах, поэтичность возникает именно за счет неожиданных для суровой общей атмосферы трогательных, маленьких, но броских деталей. И Гансовский постоянно пользуется этим приемом, примеры чему читатель может найти и на предшествующих страницах нашего послесловия.

Пользуется он и обратным приемом. Когда после нарочито обыденного течения событий вдруг резко возникает переломный, кульминационный момент, который приводит к философскому или чисто образному обобщению, поднимающемуся до символа.

Таков, например, образ застывшей горстки бойцов, готовых встретить надвигающуюся на них лавину фашистских танков и фраза лейтенанта «Порядок. И нас двадцать». Или остановка поезда на полном ходу Борисом, осознавшим, что жизнь никогда не поздно начать сначала. Таким же обобщением в пьесе о молодых целинниках является и образ летящих над бескрайней степью гусей, крылья которых в лучах закатного солнца кажутся красными. Достоверное, точное, реалистическое наблюдение поднято во всем контексте пьесы до уровня символа.

По-разному, как видим, воплощен принцип поэтического укрупнения в трех приведенных нами случаях. В первом из них оно обеспечивается и венчается прямым словесным тезисом, философским обобщением. Во втором достигается за счет тщательной подготовки поступка героя, делающей его исполненным глубокого смысла и значительности. В третьем — зримым, ярким, но лежащим вне действия вспомогательным