Книга Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

в результате авиационных налетов был только один легко раненный тринадцатилетний подросток. Для более меткой стрельбы красное командование решило использовать аэростаты. Неясно, почему их не использовали при первом штурме. 9 марта на форте Краснофлотском была получена телеграмма: «Комфлота приказал передать, что было бы крайне желательно при всякой возможности производить корректировку стрельбы со змейкового аэростата»[415]. В результате артобстрелов 7–8 марта в Кронштадте было только двое раненых. 7 марта в 4 часа 5 минут утра Тухачевский отдал приказ: «Приказываю взять штурмом взбунтовавшуюся крепость». Войскам Северной группы было приказано наступать «в направлении форт 4 – Кронштадт», войскам Южной группы – «в направлении Ораниенбаум – Кронштадт». Так же, как и при прежних выступлениях, он больше всего надеялся на удачу, т. е. на авось: «Приступ вести решительно и смело, подготовить его ураганным артиллерийским огнем»[416]. В этих условиях штурм являлся авантюрой.

Первой начала наступление Северная группа. Солдаты и курсанты были одеты в белые маскировочные халаты, двигаясь без шума и пользуясь беспечностью восставших, на рассвете вышли к выдвинутому вперед форту № 7. Атака началась в 4:30 утра. Наступали отборные части – Петроградские командные курсы.

Советские авторы сильно преувеличивали подвиги красных курсантов. Артиллерист М. М. Петров вспоминал: «Тяжелой неудачей закончилась смелая атака курсантов. ‹…› В рост, ровными цепями курсанты шли в атаку. ‹…› Курсантам не удалось преодолеть кинжального огня множества пулеметов и пушек врага»[417]. По сообщениям командования Северной группы, реальная картина полностью отличалась от созданной через несколько лет легенды.

Угланов докладывал Тухачевскому: «Форт № 7 был взят только потому, что все комиссары ‹…› шли первые, увлекая за собой одну сотню человек»[418]. На форте не было кронштадтского гарнизона, поэтому никакого кинжального огня быть не могло. Попытка наступать на укрепленные форты № 6 и № 4 была встречена сильным ружейно-пулеметным огнем с фортов и мощным заградительным огнем с линкоров. Атака курсантов захлебнулась. Восставшие перешли в контрнаступление и начали окружать форт № 7. Угланов продолжал: «Форт № 7 был оставлен нами в 22 часа под сильным ружейным и пулеметным огнем противника, имевшего желание окружить этот форт…»[419] Но на самом деле форт оставили по другой причине. «Было одно событие, о котором я передам вам шифром»[420], – сообщает Казанский Тухачевскому. Тухачевский объяснил главкому на следующий день: «На форте № 7 чуть было не случился эпизод, подобный батальону 561-го полка»[421]. Как мы уже писали, этот батальон перешел на сторону кронштадтцев. При этой атаке общие потери Северной группы убитыми и ранеными составили 70 человек.

Южная группа, значительно более многочисленная, чем Северная, насчитывала 7440 штыков. Атаку группы поддерживали самые сильные артиллерийские части 7-й армии, в первую очередь тяжелые орудия форта Краснофлотского. Основная слабость группы заключалась в сочувствии солдат 561-го стрелкового полка восставшему Кронштадту и в небоевом характере Отдельного стрелкового Кронштадтского полка, предназначенного для ведения охранной службы. Вместо того, чтобы все боевые подразделения группы атаковали Кронштадт с юга, Тухачевский поставил перед группой совершенно невыполнимое задание. Лучшей боевой части группы – полку особого назначения, состоящему из московских и петроградских курсантов и слушателей Кронштадтской партийной школы, поручалось под покровом ночи обогнуть остров Котлин с востока и атаковать Кронштадт с севера, имея в тылу северные номерные форты восставших. Действия полка особого назначения не были согласованы с действиями Северной группы. Самое удивительное в этой полубезумной атаке то, что курсанты дошли до Петроградских ворот никем не замеченные, караулы восставших мирно спали. Командир 1-го батальона, шедшего впереди остальных частей полка, комиссар кронштадтской артиллерии В. П. Громов писал о ночном марше полка: «Мы вышли на лед. Чтобы не попасться преждевременно на глаза мятежников, шли целиной. Начинало уже светать, а мы в количестве двух батальонов были еще против Петроградских ворот. Заходить с севера значило быть обнаруженными еще на льду и попасть в плен или быть на льду расстрелянными. Возвращаться обратно как-то было не в нашем курсантском духе. Мятежный город в утренней морозной дымке дремал. Спали и караулы мятежников, расположенные в пятистах шагах от города от передовых постов противника. Беглым шагом бросились к городу. Ни звука кругом. Отрядил один взвод в помещение, стоявшее одиноко, как островок на заливе. Находясь на левом фланге цепи, одним из первых выскочил на сестрорецкую часть Петроградской пристани ‹…›, цепь подходила к батареям. С первой позиции мятежники были сбиты. В наших руках было десять пулеметов и большая площадь пространства. Выйдя с пристани на берег, мы не дали выпустить ни одного снаряда из 3? и 6? батарей. Но в это время обстановка для нас ухудшилась. На выстрелы из города прибывали новые группы мятежников, которые начинали полукольцом справа и слева охватывать нас. Наши резервы были верстах в четырех на льду и естественно не могли поспеть на помощь. Перестрелка то разгоралась, то утихала. Стало очевидным, что силы были неравны и наше дело проиграно. Часть бойцов стала переходить к мятежникам. Все пропало»[422]. Громов писал не о взятии в плен, а о переходе на сторону противника. О том, что произошло, когда эта отборная часть ворвалась в Кронштадт, говорится в особом приказе «…о запрещении ведения переговоров с мятежниками во время наступления и штурма, задержки провокаторов и агитаторов и расстреле на месте сопротивляющихся.

Во время наступления на Кронштадт в ночь с 7 на 8 марта с. г. батальон Московских курсантов, ворвавшись в крепость вместо того, чтобы силой оружия действовать против мятежников, пытался воздействовать на них словами, убеждением и тем самым дал возможность окружить и разоружить себя, сопротивляющимся угрожал расстрел на месте. Прорвавшаяся из окружения часть курсантов преследовалась артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем.

ПРИКАЗЫВАЮ: 1. Всем командирам, комиссарам и коммунистам в будущем во время наступлений и штурма крепости не допускать никаких разговоров или переговоров с мятежниками, неподчиняющихся подчинять силой оружия.

2. Всех агитаторов и провокаторов задерживать и препровождать в Штаюжгруппы, при малейшей попытке бежать или сопротивляться мятежников расстреливать на месте.

Начюжгруппы А. Седякин. Военком Синегуб.

Наштюжгруппы Малиновский»[423].

Козловский по прибытии в Финляндию в письме коменданту Карельского военного сектора писал о взятых в плен курсантах: «…группа курсантов (юнкеров), захваченная нами в бою в количестве 250 человек, узнав истинную причину нашего восстания, согласилась с правильностью наших действий, а многие даже предложили действовать заодно с нами, но из осторожности это предложение было отклонено»[424]. Опираясь на свидетельства с той и другой стороны, мы можем сделать однозначный вывод, что курсанты просто перешли на сторону восставших. В сводке штаба 7-й армии