Книга Собрание сочинений в 9 тт. Том 3 - Уильям Фолкнер

или пролезала сквозь изгородь. Она становилась на четвереньки и проползала в дыру, запрокинув голову, и узел держался крепко, плыл над ней, словно воздушный шар; потом она поднималась на ноги и шла дальше.

Случалось, что за бельем приходили мужья прачек, но Иисус никогда не делал этого для Нэнси, даже еще до того, как отец запретил ему входить к нам в дом, даже тогда, когда Дилси была больна и Нэнси стряпала у нас вместо нее.

Чуть не каждое утро приходилось бежать к дому Нэнси и звать ее, чтоб она скорей шла и готовила завтрак. Мы останавливались у рва, так как отец не позволял нам разговаривать с Иисусом, — Иисус был приземистый негр со шрамом от удара бритвой на лице, — и отсюда принимались кидать камнями в дом Нэнси, пока наконец она, совершенно голая, не подходила к дверям.

— Это еще что такое, камнями швыряться! — говорила Нэнси. — Чего вам, чертенятам, надо?

— Папа сказал, чтобы ты скорей шла и готовила завтрак, — говорила Кэдди. — Папа сказал, что завтрак и так уже на полчаса запаздывает и чтоб ты шла сию минуту.

— Подумаешь, важность какая ваш завтрак! — говорила Нэнси. — Выспаться не дадут.

— Ты, наверно, пьяная, — говорил Джейсон. — Папа говорит, что ты пьяная. Ты пьяная, Нэнси?

— Кто это выдумал? — говорила Нэнси. — Выспаться не дадут. Подумаешь, важность какая ваш завтрак!

Мы швыряли еще несколько камней, потом шли домой. Когда Нэнси наконец являлась, мне уже поздно было идти в школу. Мы думали, что это все из-за виски, до того дня, когда Нэнси арестовали и повели в тюрьму и по дороге им встретился мистер Стовел — он был кассиром в банке и старостой баптистской церкви, — и Нэнси как только его увидела, так и начала:

— Когда же вы мне заплатите, мистер? Когда же вы мне заплатите, мистер? Были у меня три раза, а до сих пор ни цента не платите…

Мистер Стовел ударил ее так, что она свалилась, но она продолжала:

— Когда же вы мне заплатите, мистер? Были у меня три раза, а до сих пор…

Тут мистер Стовел ударил ее каблуком по лицу, и шериф оттащил его, а Нэнси лежала на земле и смеялась. Она повернула голову, выплюнула зубы вместе с кровью и сказала:

— Был у меня три раза, а ни цента не заплатил.

Вот как случилось, что она потеряла зубы. В тот день только и разговору было, что о Нэнси и мистере Стовеле, а ночью кто проходил мимо тюрьмы, слышал, как Нэнси там поет и вопит. В окно были видны ее руки, уцепившиеся за решетку, а у забора собралась целая толпа. Все стояли и слушали, как она кричит, а надзиратель приказывает ей замолчать. Но она не замолчала и вопила всю ночь, а на рассвете надзиратель услышал, что наверху что-то колотится и царапается в стену; он пошел наверх и увидел, что Нэнси висит на оконной решетке. Он говорил потом, что дело тут не в виски, а в кокаине: негр ни за что не покончит с собой, разве что нанюхается кокаину, а когда он нанюхается кокаину, то и на негра становится не похож.

Надзиратель вынул ее из петли и привел в чувство, а потом побил ее, отстегал. Она повесилась на своем платье. Она все приладила как следует, но когда ее арестовали, на ней только и было что платье, так что связать себе руки ей уже было нечем, и она так и не смогла оторвать руки от подоконника. Тут-то надзиратель и услышал шум, побежал наверх и увидел, что Нэнси висит на решетке, совершенно голая.

Когда Дилси заболела и лежала у себя в хижине, а Нэнси у нас стряпала, мы заметили, что фартук у нее вздувается на животе; это было еще до того, как отец запретил Иисусу приходить к нам в дом. Иисус сидел на кухне возле плиты, и шрам на его черном лице был как обрывок грязной бечевки. Он сказал нам, что у Нэнси под платьем арбуз. А была зима.

— Где ты зимой достал арбуз? — спросила Кэдди.

— Я не доставал, — ответил Иисус. — Это не от меня подарок. Но уж там от меня или нет, а вот я его возьму да взрежу.

— Зачем ты это говоришь при детях? — сказала Нэнси. — Почему не идешь работать? Хочешь, чтоб мистер Джейсон увидел, что ты торчишь тут, на кухне, да болтаешь невесть что при детях?

— Что болтаешь? Что он болтает, Нэнси? — спросила Кэдди.

— Мне нельзя торчать на кухне у белого, — сказал Иисус. — А у меня на кухне белому можно торчать. Он приходит ко мне, и я не могу ему запретить. Когда белый приходит ко мне домой, это не мой дом. Я ему не могу запретить, ладно, но выгнать меня из моего дома он не может. Нет уж, этого он не может.

Дилси все еще была больна. Отец запретил Иисусу приходить к нам. Дилси все болела. Долго болела. Однажды после ужина мы сидели в кабинете.

— Что, Нэнси уже кончила? — спросила мама. — Кажется, за это время можно было перемыть посуду.

— Пусть Квентин пойдет посмотрит, — сказал отец. — Квентин, пойди посмотри, кончила Нэнси или нет? Скажи ей, чтоб шла домой.

Я пошел на кухню. Нэнси уже кончила. Посуда была убрана, огонь в плите погас. Нэнси сидела на стуле, возле остывшей плиты. Она поглядела на меня.

— Мама спрашивает, ты кончила или нет? — сказал я.

— Да, — сказала Нэнси; она поглядела на меня. — Кончила. — Она опять поглядела на меня.

— Ты что, Нэнси? — спросил я. — Что с тобой?

— Я всего только негритянка, — сказала Нэнси. — Но это же не моя вина.

Она сидела на стуле возле остывшей плиты в своей соломенной шляпе и глядела на меня. Я пошел обратно в кабинет. В кухне было так странно, наверно от остывшей плиты, потому что ведь обыкновенно в кухне тепло и весело и все суетятся. А тут плита погасла, и посуда была убрана, и в такой час никто не думал о еде.

— Ну что, кончила она? — спросила мама.

— Да, мама, — ответил я.

— Что же она делает? — спросила мама.

— Ничего не делает. Сидит,

— Я пойду посмотрю, — сказал отец.

— Она, наверно, ждет Иисуса, чтобы он ее проводил, — сказала Кэдди.

— Иисус уехал, — сказал я.

Нэнси рассказывала, что раз утром она проснулась, а Иисуса нет.

— Бросил меня, — сказала Нэнси. — Надо думать, в Мемфис уехал. От полиции, должно быть, прячется.

— И слава Богу, что ты от него избавилась, — сказал