Книга Варшавская Сирена - Галина Аудерская

серьезного? Ты его не любишь?

— Конечно, нет! И он об этом хорошо знает.

— Какой врунишка! — проворчал заметно повеселевший доктор и даже погладил по плечу Анну-Марию, чуть было не ставшую его невесткой. — Теперь тебе надо глотать лекарства и лежать в тепле, а его тем временем посадят на учебное судно. Через несколько дней он должен уехать из Геранда. К этому времени ты еще не поднимешься с постели, а, зная старика Ианна, я могу быть уверен, что он не позволит Паскалю приблизиться к дверям этого шкафа.

— Скажите, доктор, я… Я буду такая же здоровая, как раньше?

— Не совсем. Ты хотела покорить стихию, но она оказалась сильнее тебя, и вот… Это тебе урок, такая неравная борьба всегда плохо кончается.

— Я больше никогда не буду так поступать. Клянусь! — прошептала Анна-Мария, полная отчаяния. Вокруг была только тьма. Несмотря на все ее усилия, она так и не смогла открыть глаза.

Август 1972.

Анна взяла конверт с надписью «Бретань, 1930—1936» и вложила в него все открытки и собственные письма, которые писала на протяжении нескольких лет Эльжбете из Парижа и Геранда. Они уцелели в подвале «Мальвы» и сейчас возвращались волной воспоминаний, прибоем, отбрасывающим назад в прошлое бывшую Анну-Марию ле Бон. Она до сих пор помнила борьбу за жизнь, какую ей пришлось вести с океаном во время прилива, и желтую губку, которая обуглилась в сгоревшем доме на Хожей улице. Анна-Мария помнила и клятву, данную после чудесного спасения доктору ле Дюк: «Я больше иногда не вступлю в неравный бой».

Святая Анна Орейская! Разве могла она тогда знать, что ей не раз придется нарушить эту клятву?

II

На Главном вокзале в Варшаве ее встречала только Кристин ле Галль, Эльжбета была занята и не смогла прийти вместе со своей гувернанткой. Они сели на извозчика, и первый вопрос, какой задала ей тетка, свидетельствовал о том, что приезд Анны-Марии был для Кристин неожиданностью:

— Выходит, получилось? Я не верила, что тебе второй раз удастся сбежать из Геранда.

Да и самой Анне-Марии было трудно поверить, что спустя шесть лет она снова видит Иерусалимские аллеи, Познаньскую и Хожую улицы. На этот раз она поселилась не у Корвинов, а в комнатке за читальней, в квартире пани Алины, библиотекарши. Кристин ле Галль утверждала, что на Хожей настоящий сумасшедший дом и нельзя мешать этому безумию.

— Эльжбета требовала, чтобы ты была подружкой на ее свадьбе, что, конечно, не вызвало восторга у мадам. Осталось всего две недели до этого чудовищного торжества.

— Свадьба Эльжбеты? — удивилась Анна-Мария.

— Ах, нет, нет! Это лишь приложение к двум большим торжествам: серебряной свадьбе ее родителей И самое главное — к восьмидесятипятилетию прабабки. Но прежде, чем ты распакуешь свой багаж, расскажи, как тебе удалось убедить отца, что ты должна…

— Должна? — Этот же вопрос месяц назад задала ей Софи ле Бон. — Это почему? Ты их слишком мало знаешь, кроме того, в Геранде у тебя есть подруги из твоей школы, а на ферме — дочки Катрин. Это более подходящее общество для тебя, чем богатые туристы-поляки.

Неприязнь ко все более многочисленным туристам, приезжающим в Ла-Боль и по пути посещающим не тронутый временем средневековый Геранд, Софи почти автоматически переносила на польскую семью, которая уже во второй раз лишала ее рабочей силы. После возвращения с летних каникул Анна-Мария всю осень и зиму безропотно выполняла любые поручения мачехи и училась вести бухгалтерские книги. Она еще окончательно не выздоровела после воспаления нервов, которое получила в Вириаке, часто болели виски, спина, боли иногда были такими сильными, что приходилось прибегать к помощи доктора ле Дюк. Анна-Мария стала более тихой, не такой упрямой, словно Паскаль, уезжая, забрал — как и мечтал — частицу ее мыслей и желаний. Жена доктора с этим не соглашалась, уверяла, что это только физическое недомогание, которое скоро пройдет, но с тех пор, как узнала, что со стороны внучки Ианна ей ничего не грозит, перестала косо смотреть на нее и позволила даже пользоваться своей библиотекой. И Анна-Мария читала. Всегда такая подвижная, она теперь проводила все свое свободное время, листая трудные и проглатывая интересные книги, читала в любую свободную минуту — и в магазине, и вечером в своей комнате, которая прилегала к наглухо закрытой материнской спальне. От памятной погони за отливом прошло уже много месяцев, и Анна-Мария начинала как бы гаснуть, готовая смириться со своей судьбой. Франсуа требовал, чтобы она помогала ему в магазине, пока не выйдет замуж. Второе предложение было еще хуже, Ианн об этом и слышать не хотел: стать учительницей в младших классах «школы Дьявола». Монахини сочувственно кивали головами, но не предлагали ей работы в монастырских стенах. Прабабка — к которой она пошла за советом — спросила, не хочет ли девочка пожить у нее и научиться искусству лечения травами. Нет, она не за этим ездила в Париж, чтобы похоронить себя в каменных домах фермеров, все равно — в Круазике или Вириаке.

— Тебе остается одно. Ждать. И постараться не отупеть в доме Софи.

— Ждать — чего?

— Этого я не знаю, — проворчала прабабка. — В конце концов кто-то или что-то решит твою судьбу. Но только не ты сама, так тебе на роду написано.

Именно эти слова вывели ее из оцепенения, напугали так, что она написала сразу два письма: одно — Эльжбете, в котором жаловалась на свое безвыходное положение, а второе — Люси, с вопросом, не найдется ли для нее какая-нибудь работа в Батиньоле? На оба письма, отправленные перед пасхой, она долго не получала ответа. Свободное время Анна-Мария проводила над книгами, а как только зацвели первоцветы, отправилась во двор замка, остановилась перед щитом на гербе и тупо смотрела на каменную ленту с девизом «fac!». Как действовать, чтобы найти себя, чтобы знать наверняка, где ее место на земле и в каком доме она наконец не будет чужой?

Люси медлила с ответом, зато в конце марта пришло письмо от Эльжбеты с приглашением на свадьбу, которая должна состояться в середине мая, в Варшаве. В случае ее согласия маршальша обещала оплатить проезд, поскольку хотела видеть в «Мальве» всех родственников и друзей в день своего юбилея. И, по правде говоря, это она все решила, она сказала «fac!».

Кристин ле Галль выслушала бессвязный рассказ племянницы, но ее больше всего интересовала реакция Софи. Неужели она без сопротивления согласилась ее отпустить?

— Нет. Но на этот раз я обманула всех. Я сказала, что вернусь через несколько недель, как тогда, в тридцатом году. И