Книга Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говоря серьезно, трудно привести пример, где бы и вправду сработала гумилевская теория этногенеза. Ну, начнем с того, что арабский халифат просуществовал всего два столетия (с VII по IX век), даже близко не подойдя к обязательным для этногенеза пяти «фазам», по триста лет каждая. То же самое и с Золотой ордой — с XIII по XV век. Гунны так и вовсе перескочили прямо из «фазы энергетического перегрева» в «фазу обскурации» — и столетия не прошло. А то, что произошло с Китаем, вообще с точки зрения гумилевской гипотезы необьяснимо: умер ведь в XIX веке, вступил в «фазу обскурации» — и вдруг воскрес. Да как еще воскрес! Не иначе как биосфера — по секрету от Гумилева — подарила ему вторую жизнь, хотя его гипотеза ничего подобного не предусматривает.
Так что же в итоге? Чему следовало «пьянить всю страну» в 1992-м? Что должно было оставить после себя (но не оставило) «единственно серьезную историческую школу»? Смесь гигантомании, наукообразной терминологии и «патриотического» волюнтаризма? Увы, не прошли Гумилеву даром ни его «просвещенный национализм», ни роковое советское раздвоение. В этом смысле он просто еще одна жертва советской изоляции от мира.
Приложение 2
ЗАЧЕМ РОССИИ ЕВРОПА?
Не знаю как вас, но меня этот вопрос заинтриговал давно, десятилетия назад, когда впервые попались мне на глаза размышления Петра Яковлевича Чаадаева о том, как относилось к Европе его поколение. Врезался мне тогда в память абзац:
«Мы относились к Европе вежливо, даже почтительно, так как мы знали, что она научила нас многому и между прочим нашей собственной истории. Особенно же мы не думали, что Европа снова готова впасть в варварство и что мы призваны спасти цивилизацию посредством крупиц той самой цивилизации, которые недавно вывели нас из нашего векового оцепенения».
Читателю будет легче понять, почему до глубины души поразили эти строки студента, вполне лояльного советскому толкованию русской истории, если я напомню, что читал их в разгар погромной сталинской кампании против «преклонения перед иностранщиной». Немыслимой ересью, громом с небес звучал тогда этот невинный абзац. «Вековое оцепенение», из которого вывела великую Россию эта задрипанная буржуазная Европа? «Спасительные крупицы» европейской цивилизации? Не знаю, как передать переполох, который вызвало это в моем сознании. Скажу лишь: кончилось дело тем, что посвятил я вопросу, вынесенному в заголовок этого эссе, жизнь. И написал о нем много книг, переведенных на многие языки. И благодарен судьбе за то, что позволила мне своими глазами увидеть итоговую мою трилогию «Россия и Европа. 1462–1921».
Опрична…
…Гаагский суд
Теперь я знаю, конечно, что был не первым и даже не сто первым, кого этот вопрос так сильно задел за живое. Впервые привлек он внимание интеллектуалов России еще во времена Чаадаева, когда перед ее правительством встала жестокая проблема: как после декабристского мятежа оправдать в глазах страны сохранение самовластья и крестьянского рабства? Вот тогда и осознали сочувствовавшие правительству «патриотически настроенные» интеллектуалы, что оправдать все это можно лишь одним способом: обратившись к забытому со времен Петра могущественному ресурсу, к русскому национализму. Иначе говоря, создав государственную идеологию, девизом которой стало «Россия не Европа».
Европе, — объяснили они, — нужны свободное крестьянство, просвещение, конституции, паровой флот, философия и прочая дребедень, а нам все это ни к чему, у нас свой особый — и главное, успешный — путь в человечестве. И мы доказали преимущества своего пути. Очень даже просто: Европу со всей ее «цивилизацией» Наполеон поставил на колени, а мы его победили! И обошлись при этом без всех ее либеральных прибамбасов. Факт? Факт. Попробуйте оспорить.
Оспорить, конечно, не представляло труда. На европейских полях сражений Наполеон бил русские армии точно так же, как и все прочие. Достаточно вспомнить Аустерлиц. Единственным преимуществом России перед всеми прочими была всего лишь уникальная протяженность ее тыла, география, благодаря которой она и прогнала его, когда он вторгся на ее территорию. И на колени поставила Наполеона не Россия, а европейская коалиция. И героем Ватерлоо был английский генерал Веллингтон. Но что из этого? Логика, как узнал на своем опыте Чаадаев, оказалась бессильной перед «патриотической» демагогией. Опровергнуть ее могла только жизнь.
И жизнь в этом случае не замедлила это сделать. Капитуляция в Крымской войне и «позорный мир» 1856 года заставили свернуть на несколько десятилетий «патриотическую» фанфаронаду. Уже два десятилетия спустя, в ходе Великой реформы 1860-х, отказался Петербург не только от крепостного права, но и, что, пожалуй, важнее, от претензий на особый путь в человечестве. Слишком много понадобилось реформирующейся России европейских прибамбасов, даром что либеральных.
Но то был лишь один — и пока что уникальный — случай, когда отречение от европейской идентичности и обретение ее вновь произошли на глазах одного поколения. На самом деле случались такие отречения в русской истории не раз. Некоторые из них продолжались десятилетиями, порою веками. И неизменно заводили они страну в тупики, выход из которых доставался ей порою катастрофически дорого. Нетривиально здесь, однако, другое: выход этот ВСЕГДА находился — и столь же неизменно вновь обретала Россия свою европейскую идентичность. Увы, лишь для того чтобы снова ее потерять. Но и снова обрести. Право, удивительно, почему никто до сих пор не обратил внимания на этот странный «маятник», так опасно и страшно раскачивающий страну на протяжении столетий.
Разобраться в нем между тем важно, жизненно, если хотите, важно. Хотя бы потому, что при каждом отречении от европейской идентичности несчетно ломались в России судьбы, приходили в отчаяние и бежали из страны люди, а порою сопровождались эти отречения гекатомбами человеческих жертв — что в XVI веке, что в XX. Как бы то ни было, стал я в этом «маятнике» разбираться.
Требовалось доказать, что Чаадаев был прав: не жилось отрезанной от Европы России, хирела она, впадала в «духовное оцепенение». А также то, что обязательно возвращалась она к своей изначальной, как мы сейчас увидим, европейской идентичности. Но прежде всего следовало доказать то, что может показаться очевидным. А именно, что «маятник» этот (я назвал его ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ НЕУСТОЙЧИВОСТЬЮ РОССИИ) действительно существует. Никто мою формулу не опроверг. Но никто с ней и не согласился. И хотя непросто доказать ее в сравнительно
