Книга Я — следователь - Валерий Андреевич Москвитин

в исполнение.

Часть третья

ИЗ ИСТОРИЙ, РАССКАЗАННЫХ В РАЗНОЕ ВРЕМЯ МОИМИ КОЛЛЕГАМИ ПО ПРОФЕССИИ

1. Алчность

Историю эту во всех подробностях неоднократно рассказывал нам, студентам юридического факультета Иркутского государственного университета, преподаватель по криминалистике Федор Емельянович Белоусов, которого читатель узнает под фамилией Чернов. Он прошел путь от оперуполномоченного уголовного розыска в одном из глухих таежных уголков Восточной Сибири до старшего следователя по особо важным делам прокуратуры области. Федор Емельянович вел у нас курс криминалистики.

С течением времени история эта, может быть, частично изгладилась из моей памяти. Да простится мне поэтому скромная попытка восстановить эти события в том виде, как сохранила их память.

Багаев лог — это глубокая лощина, протянувшаяся вдоль Якутского тракта с юга на север на три десятка километров. Если спуститься с тракта и пересечь лощину поперек в любом из тех мест, где это позволяет сделать болото, вплотную примыкающее к тракту, то через шесть-восемь километров неизбежно упрешься в озеро Шантой, прозрачно-зеленоватые воды которого ограничивают лощину с востока. С севера и юга выходы из лощины сторожат две величественные горы (местные жители называют их гольцы), лысые вершины которых видно из любой точки Багаева лога. С противоположных от лощины сторон, там, где кончается граница лесов, мхов и лишайников, гольцы покрыты сплошными щебеночными россыпями, из-за которых путь к вершинам практически недоступен. Может быть, именно поэтому гольцы называются Братья Святые. Из северной части озера Шантой вытекает речушка Канцыгайка, которая, причудливо извиваясь в каменистых берегах, упирается в подножие северного Брата Святого, а затем резко поворачивает на юг и разрезает Багаев лог пополам по всей его длине.

Там, где Канцыгайка делает петлю, избегая встречи с хмурым гольцом, раскинулось старинное сибирское село Седово. Его пятистенные дома весело сбегают от возвышенности к озеру, приветливо поблескивая широкими окнами. В трех десятках километров от Седова, у подножия южного Брата Святого, расположилось другое старинное село — Копытово. В противоположность первому оно, наоборот, отходит от озера и жмется к границе лесов. Рубленные из вековых лиственниц добротные большие дома и многочисленные амбары прячутся за высокими, неприступными, сложенными из цельных бревен заборами. Если в Седове дома веселы и гостеприимны, то в Копытове неприветливы и хмуры. Окна в них небольшие, узкие, похожие на бойницы приготовившейся к осаде крепости. Два села как два человека, противоположных по внешнему виду и складу характера: один — задорный, щедрый, с душой нараспашку, другой — угрюмый, прижимистый, себе на уме.

Когда-то, в конце прошлого века, через Копытово проходила большая таежная тропа, которая, огибая южного Брата Святого, уходила на северо-восток, тянулась вдоль Приморского и Байкальского хребтов на многие сотни километров и терялась в истоках рек Северо-Байкальского нагорья. Кто только не топтал эту таежную «большую дорогу»! Охотники и бродяги, старатели и каторжники, исследователи и купцы. Много тайн хранит она, много взяла жизней. На этой тропе люди гибли от голода и холода, от равнодушия своих собратьев, от лютого зверя, а то и от пули, кистеня или острого топора: нередко случалось, что разбойный сибирский мужичок зарился на золотишко идущего с севера прижимистого старателя или удачливого купца. Много костей белеет в густой таежной траве, а еще больше их зарыто в земле вдоль тропы...

Времена изменились. Сразу после революции на тропе перестали попадаться каторжники и бродяги, затем исчезли и купцы, вслед за ними — спиртоносы и старатели. С постройкой Якутского тракта и открытием регулярного судоходства на Лене тропа эта осталась в пользовании лишь геологов и охотников, да и те предпочитают так называемую малую авиацию.

Прокурор Степан Филиппович Рылов неохотно поднял голову от бумаг на столе и посмотрел на посетителя, пытаясь вспомнить, не встречал ли он его раньше.

Перед ним стоял шустрый на вид старичок с худым лицом, но с живыми, ясно-голубыми, как у младенца, глазами и белой бородкой клинышком. Не ожидая приглашения, он легко опустился на стул и начал без предисловий:

— Ищите моего Николая!

Рылов недоуменно рассматривал смелого посетителя. Прокурор был под впечатлением приятной вести: он дочитал сообщение из области о том, что вскоре в прокуратуру будет направлен следователь. «А то я и швец, и жнец, и на дуде игрец», — горько думал Степан Филиппович, имея в виду те многообразные и часто непосильные обязанности, которые лежали на нем в трудные военные годы. А за день до этого сообщения он узнал от начальника райотдела милиции Татаринова не менее приятную новость: в район приезжает новый оперуполномоченный «утро» — демобилизованный фронтовик Федор Иванович Чернов, который после войны работал на Дальнем Востоке.

— Какого Николая? — наконец спросил Рылов.

— Петренко, сына моего.

— Давайте уж, отец, по порядку. Как ваша фамилия?

— Добрушин.

— А Петренко ваш сын?

— И нет, и да, — замялся старичок. — Вообще-то мы со старухой считаем его сыном, да и он нас батькой и маткой кликал...

Старичок начал рассказывать. Прокурор слушал и все глубже вникал в эту житейскую историю.

Года за два до конца войны в село Манзурка приехал молодой, почти еще подросток, тракторист, бывший детдомовец Николай Петренко. На квартиру его определили к бездетным старикам Добрушиным. У них он прижился и стал им как родной. От них он и был призван в армию. Оттуда писал письма и обещал после войны вернуться к ним.

Летом этого года Николай Петренко приехал к Добрушиным. Высокий, раздавшийся в плечах, веселый, уверенный в себе и будущем, он очень обрадовал стариков. Николай рассказал, что все это время работал на строительстве шахты на Чукотке. Возвращаясь к Добрушиным, он сначала заехал в село Копытово к своему дружку Алексею Копытову, который пригласил его погостить. Алексей предложил ему насовсем остаться в Копытове, но Николай захотел проведать Добрушиных. Все вещи он оставил у Алексея, так как точно еще не решил, будет ли перебираться на постоянное жительство в Манзурку. Дня через четыре Петренко согласился с уговорами стариков, просивших его остаться навсегда у них, и стал собираться за вещами в Копытово. Перед отъездом он заявил, что вернется дней через пять-шесть.

— Опять сяду на трактор, — сказал Николай на прощанье. — А к зиме приведу вам невестку.

— Присмотрел уже по душе, Коленька? — ласково спросила у него старушка.

— Присмотрел, мама, присмотрел, — улыбнулся Николай.

Обнимая сына, Добрушин смахнул непрошено набежавшую слезу:

—