Книга Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

голоса можно было подумать, что я оправдываюсь.

— Нашел святого старца.

— Старец не был святым. Но и простофилей не был. Он имел свои соображения на жизнь.

— Обдури ближнего.

Он, конечно, сказал не «обдури», а другое слово, но смысл был похожим.

— Не спорю, в жизни старца были моменты, когда он дурил ближних. Понимаешь, он считал, что путь к счастью длиннее человеческой жизни. Он думал, что счастливым человек может стать лишь случайно. Потому искал этот случай, хитрил, путался…

— Мягкая у тебя душа, — как бы сожалея, сказал Баженов. Вернулся на диван, достал пачку «Казбека».

— Не стыжусь этого, — ответил я.

— Старец твои был набитый дурак. — Баженов чиркнул спичкой и ловко, почти любуясь, выпустил клуб дыма. — Никакой дороги к счастью нет. Счастье здесь, рядом, может, как дымок, плавает в этой комнате. Но вся загвоздка в том, что оно маленькое. Пока еще маленькое. Но, возможно, через сколько-то лет оно станет большим. А сегодня маленькое. И его нельзя разделить на всех. Не хватит! Потому и говорят: счастье достается смелым, тем, кто за него борется.

— Каждый борется за него по-своему.

Баженову понравились мои последние слова. Он кивнул и выразительно сжал кулак, будто демонстрируя, чем именно нужно бороться за счастье.

— Не очень-то помогает тебе твой метод, — насмешливо сказал я. — Живешь как собака, не имея собственной крыши над головой.

Баженов обиделся. Это было видно по глазам. Но было видно и другое: он не хотел со мной ссориться. Покривил рот в улыбке, сказал после многозначительной паузы:

— Зачем птице крыша? Для нее небо крыша.

— Тебе стихи писать надо, — посоветовал я.

— Может быть, я и пишу. Для души, для сердца. — Баженов вдруг резко встал. Хлопнул меня дружелюбно по плечу: — Ладно, капиталист, пойдем обедать. Мое предложение остается в силе.

— Нет, — сказал я. — Мне не хочется.

— Как знаешь, — пожал плечами Баженов. — В Одессе в таких случаях говорят: не хочешь есть, сиди голодный.

5

Из сообщения городского радиоузла от 4 ноября 1940 года:

«…В связи с досрочным выполнением высоких трудовых обязательств, взятых по случаю XXXII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Указом Президиума Верховного Совета СССР орденами и медалями награждена группа передовых тружеников Краснодарского края.

Среди награжденных орденом «Знак Почета» — наш земляк, бригадир стерженщиков машиностроительного завода Евгений Михайлович Ростков.

Сегодня наш корреспондент побывал в литейном цехе и попросил Евгения Михайловича рассказать о планах его бригады. У микрофона Евгений Ростков:

«Вся наша бригада, как и весь советский народ, с большим воодушевлением трудится в честь коликой даты — XXXII годовщины Октября. Мы взяли дополнительные обязательства — выполнить годовой план к 5 декабря — Дню Конституции. В этом нашему рабочему коллективу большую помощь оказывает инженерно-технический состав цеха. Наука при социализме служит высоким гуманным целям».

…По 20 часов отработали ученики старших классов школы № 5 на строительных работах по восстановлению разрушенного бомбежкой правого крыла здания. Со второй четверти занятия в школе будут проводиться не в три смены, как прежде, а в две… Новые светлые классы после праздников примут учеников…»

6

— Здравствуй, — сказал я.

Грибок вздрогнула. Она стояла в дверях. Между нами были крыльцо, четыре ступеньки и сизый сумрак угасшего дня, сдобренный дымком, морской пылью и просто холодом.

— Тебя отпустили? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Представь себе.

— Не представляю, — призналась она.

— Почему?

— Подожди одну минуту.

Она действительно вышла через минуту в пальто и желтом берете. Я взял ее под руку, и мы пошли вниз по Приморской улице, которая выходила на Приморский бульвар, у самого-самого моря.

— Там страшно? — спросила она.

— Страшно, — согласился я, пытаясь догадаться о правилах игры, которую она предлагала.

Фонари на улицах попадались редко. Ветер сбивал листья и даже гнул ветви. Люди шли быстро. Хлопали двери магазинов.

— Где же тебя? — Даша глядела укоризненно.

— Как где? Тут.

— Неужели? — спросила она почти испуганно.

— Пошли ко мне, — сказал я.

Она покачала головой.

— Я уже была у тебя однажды.

— Сегодня нам никто не помешает.

— Ну и что? — спросила она с сомнением и сделала шаг назад. Я не мог больше держать ее за локоть. Отпустил руку, сказал:

— Я один, совсем-совсем один… У меня целая ваза винограда.

— И больше ничего?

Мы стояли возле скамейки на пустом сквере. И листья гуляли по скверу, как снег по полю.

— Больше ничего.

— Ты обедал? — спросила она тихо.

— Аж четыре раза.

— Врешь…

— Нет, правда. Четыре раза взбирался на вишню, пока не оборвал весь виноград.

На этот раз она взяла меня под руку, и мы пошли обратно. Мне немного хотелось плакать, и я был твердо уверен, что люблю ее.

— Тебя не били? — она говорила нежно, как мать.

— Нет, — сказал я.

— Зачем ты это сделал?

— Что сделал? — взмолился я. — Что?

— Пошел воровать, — ответила она твердо.

— Ради спортивного интереса. Острых ощущений захотелось. — Мне стало спокойно. Теперь я понимал смысл разговора.

— Что ты еще знаешь? — спросил я.

— Ты украл в поезде чемодан. И тебя арестовали, — объяснила она заученно, как могла объяснять теорему.

— Откуда информация?

— В школе слышала.

— От кого?

— Не помню, — она совсем не умела врать или не старалась. — Все говорили.

— А может, от Баженова?

Она остановилась. Вызывающе посмотрела мне в глаза. Сказала упрямо:

— Ну, может.

Теперь мне казалось, что я не люблю ее. Ветер дул прямо в лицо, резал глаза, студил рот. Я рывком прижал Дашу к себе, стал целовать губы, щеки, лоб, волосы. И оттого, что я не любил ее, поцелуи придавали мне силы и уверенность в своем превосходстве над этой глупой смазливой девчонкой.

— Дурак ты, дурак, — вырываясь, шептала она.

— Идиотка, — я целовал ее сильнее и сильнее. — Как ты поверила этому подонку? Я вор? Я убью его, сволочь. Я больше месяца вкалывал на дровяном складе и ничего, кроме мозолей, себе не нажил.

Наконец она вырвалась из моих объятий. Растрепанная, поправляя берет, тяжело дышала. А глазищи у нее были как чашки.

И я с ужасом почувствовал, что опять люблю ее. Люблю больше всех на свете.

— Пойдем ко мне, — слова прозвучали умоляюще.

Она улыбнулась. Покачала головой, сказала:

— Я всему верила. Всему… Паша Найдин заявил, что этого не может быть, это чушь! Но все равно… Если бы ты знал, что со мной творилось!

И она теперь сама поцеловала меня — долго и нежно.

— Пойдем ко мне, — повторил я.

— В другой раз, — Грибок удрученно вздохнула. — Мне нужно решать задачи по геометрии с применением тригонометрии. Это такая пакость…

7

— Женя, поздравляю тебя с орденом, — сказал я. — А это