Книга SoSущее - Альберт Егазаров

третьего раза в приоткрывшейся двери возникло растерянное лицо олеарха с примесью других элементалей Вила Невы. Большую часть физиономии скрывали огромные, похожие на экраны первых телевизоров очки, за которыми плавали коричневые амебы Виловых глаз. Он и двигался по лабиринту как амеба — разгребая короткими ручками пространство. При этом его большая, почти квадратная голова покачивалась на плечах по совершенно непредставимым законам — такие кривые описывают танковые пушки и морды синтезированных на компьютерах динозавров.

— Его соизвольство, Вил Нева, наследник свобод и строитель валютных коридоров, гений выручки и усердие накопительства, альфа прозрачности и омега осторожности, Сусанин народовластия, Толстой налогового опрощения, маркшейдер благополучия, гранит тишины, — Платон сделал паузу, — идущий в братья приветствует тебя… О, дважды камень сияющей пирамиды Дающей! — наконец-то правильно, в полном соответствии с Уставом завершил интродукцию Платон.

Нева подошел, потоптался, взобрался на одну ступень и нерешительно поставил ногу на следующую — Платон угрожающе приподнял жезл, — олеарх вернулся на вторую и вытянул руку в направлении дыры. Но рука до желанного сосала не дотягивалась. Ситуация складывалась комичная — отменить интродукцию Невы Платон не мог, но и позволить ему залезть на первый уровень было выше его возможностей. Слегка ударив Вила по пятке, Платон приподнял наконечник посоха вверх, указывая олеарху нужный маневр. Пока тот колебался, облучая его жалостью, щедро источаемой очками-телевизорами, Платон успел подумать, что вот надо же, какой талантище у этого Вила — от стольких титек сосать и на глаза не попадаться, — если, не приведи Богг, та Нева опять покраснеет, то эта может даже при своих берегах остаться — сольется себе тихо и будет на отстое жить-поживать: и лохос не задевать, и свое не упускать.

— Тьфу, — тихо, но вслух сказал Платон, чувствуя во рту металлический осадок презрения.

Меж тем Вилу удалось-таки просунуть руку в дыру, и теперь на Платона глядели одни гигантские зрачки за толстыми стеклами. Онилин посмотрел вниз и увидел чудо — казалось, Нева не стоял на цыпочках, а парил в воздухе, плавно покачиваясь на руке, точно деревянный игрок настольного футбола.

Приветствие затягивалось, и Платону пришлось прибегнуть к испытанному средству — удару посохом. Не исключено, Вил и на самом деле висел в воздухе — услышав удар, он грузно, словно обретший вес лунатик или получившая свободу марионетка, просыпался на пол безликой кучей из пяти оконечностей и короткого торса. Платон дождался шевеления кучи, а затем аккуратно ткнул жезлом в ее середину. Куча ожила, нашарила на лице очки и, нелепо подбирая конечности, встала заправским, хотя и неказистым олигархом Вилом Невой.

— Следующий! — неожиданно сорвалось с уст Онилина, хотя его прошлое не отбрасывало теней дантистов и продавцов овощных отделов.

Следующим оказался сам Красный Щит. Как и следовало ожидать, тайный бог финансовых рек, хранитель баланса, обладатель двух видимых и одной невидимой руки шел, судя по всему, сразу под двумя номерами, одиннадцатым и четырнадцатым[127]. И тот и другой традиционно ассоциировались с женским полом, но Красный Щит сам устанавливал этический распорядок и сам же решал, следовать ему или идти по моральному бездорожью. И все же взять на себя сразу две женские ипостаси… — Платон, что называется, был в восхищении. «Восхищении, — тихо произнес он, — восхищении…» — повторял он еще и еще засевшую фразу из булгаковского «Мастера», — и в его голове со всей ясностью проступила очевидная истина: если кого-то восхищают, то должно существовать и активное начало процесса — восхититель. Он… Грядущий… Каким же мелким масштабом восхищения оперировали визионеры, пророки и мистики, не говоря уже об этом Булгакове с его балом Сатаны: подумать только, по его подсчетам, эсхатологический экстаз первых эскапистов оценивался максимум в миллиард условных единиц, да-да, со всеми престолами, золотыми воротами, драгоценными каменьями и прочей мишурой. Размах же советского романиста с его винно-коньячными бассейнами мог поразить разве что ИТР-обладателя двухкомнатной квартиры конца 70-х, мусолящего пятую копию запрещенного романа. Ну что с них возьмешь, бедно жили люди, размышлял Платон. Имей они состояния, до каких горизонтов фантазии могли бы дотянуться их сморщенные рудименты, обычно не выходящие за пределы штанов. Но странный баланс сохраняет Дающая: есть состояние — нет фантазии; есть фантазия — нет состояния. Хотя… почему бы не вырваться за этот узкий горизонт. Если вышло единожды, получится многажды.

Вот они, властители мира, шествуют перед ним, недавним начлабом (лабархом, хе-хе!), и не только шествуют, но и повинуются его жезлу, ибо сегодня он — мастер церемонии.

И словно в подтверждение его прометеевского вызова судьбе сам финансовый щит Европы, легендарный обладатель трех рук, останавливается в почтении перед ним и, склонив голову, ожидает распоряжений. Его распоряжений.

— К Гору путем горя идущий приветствует тебя! — начал было представление мастера строителей горы Платон, но, заметив, что корона справедливости, надетая на лысеющую голову Красного Щита, сползла вниз, остановился и уже было протянул руку, чтобы не дать ей свалиться, как вдруг складки мантии на груди арканарха сами собой раскрылись, и через мгновение корона, как будто действие происходило в кино, невидимой силой была водворена на место…

И налившийся пунцовой гордостью церемониарх впервые за весь вечер опешил. Все титулы Красного Щита из него словно ветром выдуло… Такого он еще не видел. Ее! Невидимую руку! То есть не саму руку, а действие, ею произведенное. Значит, и этот рудимент не метафора. — Рука, входящая в поток и управляющая им. Он потрогал языком свое повлажневшее сосало, и какая-то щемящая жалость поселилась в нем. Нет, его рудимент, вещь, конечно, полезная для создания потоков, но Рука, с которой можно дважды входить в реку, не выходя из вод ни разу, — в наше время это…

Он не успел закончить размышления на тему Невидимой руки, потому как ощутил на своем подбородке чье-то холодное прикосновение. Чудовищный просчет допустил Онилин на церемонии — его глаза какое-то время были прикрыты, ибо, открыв их, он увидел уставленные прямо в него темные зрачки Красного Щита, а вот у своего подбородка он ничего не увидел. Так и есть — властная хватка невидимой руки барона тянула вниз его голову. Наконец-то догадался он — поклон, поклон! Поклона требовал Красный Щит. Но это… не по правилам. И все же… Хоть он и мастер церемоний, но ослушаться выдающегося арканарха Платон не посмел. Он раскрыл рот, думая, что титулы обладателя Невидимой Руки придут в голову на автомате, но они улетучились из его головы, как в свое время кредиты Центробанка, и все, что ему удалось вспомнить, было длинное «э-ээ»… От позора церемониарха спас сам Красный Щит — деликатно, но настойчиво прихлопнув его челюсть. Да-да, Платон, кажется, вспомнил — трехрукий не терпел ни процедуры оглашения, ни самого вида