Книга Бездна - Анатолий Махавкин

Пот, катящийся с меня, пропитывал и без того грязную одежду, струился по лицу и брызгами разлетался в разные стороны. Если бы волосы не слиплись колтуном, то падали бы на глаза, а так сальность послужила неплохим заменителем геля.

Неожиданно узкий тоннель закончился, и мы оказались на перепутье: широкая площадка продемонстрировала три встречных ответвления.

– Туда! – крикнул Теодор.

Куда он махнул рукой, я не заметил, но Вобла, бегущая передо мной, свернула направо, и я бросился следом. Времени для рассуждений не оставалось – зарево настигающей птицы уже плясало на стенах коридора, а спину жёг усиливающийся жар. Фигура впереди слабо обрисовывалась в полумраке тоннеля, и я до смерти боялся потерять единственный ориентир в предательском сумраке. Почему-то мне казалось, будто топот бегущих ног стал значительно тише, словно уменьшилось количество бегунов. Возможно, кто-то отстал, но сил оглянуться и проверить не оставалось. Ноги заплетались, лёгкие производили шум, как кузнечные меха, глаза щипало от льющейся в них солёной влаги.

– Всё! – крикнул я из последних сил. – Больше не могу!

Выплюнув эту фразу, я обрушился на пол. Пусть меня жгут, едят и раздирают на части, но дальше я не побегу. Весь мой организм представлял собой части механизма, разбитого вдребезги и выброшенного за ненадобностью. Работать подобная штуковина не могла в принципе.

Некоторое время я просто лежал, ни о чём не думая и ничего не опасаясь, наслаждаясь близостью к нирване. Потом в мою несчастную голову сквозь блаженный туман начали проникать посторонние мысли, имеющие ярко выраженный отрицательный оттенок. В частности, я подумал, а не оставили ли меня одного-одинёшенького посреди этого нехорошего места, где множество злобных бяк размышляют, как побыстрее сделать мне большое бо-бо. Особенно противная птица Феникс, сжигающая всё на своём пути. Короче, эта мысль заставила меня оторвать голову от каменного пола и осмотреться. И увидел Воблу, сидящую около стены. Я не один – уже легче.

– А где остальные? – осведомился я, поднимаясь.

– Хороший вопрос, – она пожала плечами и устало поправила сползающий ремень автомата, – но я понятия не имею. Наверное, мы их потеряли, когда сваливали от этой пакости, чтоб её!

– Надо бы вернуться, – неуверенно пробормотал я. – Мы же с тобой не знаем, куда идти дальше.

– А куда, собственно, ты собираешься возвращаться? – поинтересовалась Вобла. – Я, например, бежала не выбирая дороги, поэтому вряд ли найду путь обратно.

– Разве мы бежали не по прямой? – тупо спросил я, попытавшись вспомнить хоть что-нибудь из последнего получаса (или сколько мы там занимались кроссом).

Вспоминалось плохо: прыгающий пол, мелькающие стены и спина бегущей впереди Воблы.

– Да хрен там, – тяжело вздохнула Вобла. – Несколько раз ныряла в боковые ходы. Наверное, как обычно, заметала следы. Ни черта не соображала от страха, а подсознание сработало.

– Хорошо, если бы твоё подсознание запоминало дорогу, – пробормотал я. – Как мы будем отсюда выбираться?

– А ты у нас фартовый, может, и меня шара зацепит. Будем надеяться.

Тема оказалась исчерпана, и мы замолчали. Я переполз к стене, напротив Воблы, и по её примеру опёрся спиной о тёплый камень. Так мы сидели десяток-другой минут, играя в интереснейшую игру – гляделки, пока я не проникся в полной мере тоскливым настроением своего желудка, подавшего голос в виде жалобного бурчания. Должно быть, наступило время обеда (завтрака, ужина – нужное подчеркнуть). Поэтому я распахнул недра своего рюкзака и погрузился в его глубины, искренне жалея о том, настолько он исхудал по сравнению с началом пути. Сразу выяснилось: самым тяжёлым в рюкзаке было явно несъедобное – шесть спаренных обойм к автомату. После этого я выловил завалявшуюся гранату, какую переложил в карман куртки под изумлённым взглядом Воблы, пробормотавшей нечто похожее на «офигеть».

Мешок содержал массу любопытных вещей: плоскую аптечку, странную штуковину, похожую на массивные очки, и два металлических цилиндра с дырочками на одном конце и кольцами – на другом. Жратвой даже не пахло. Как только до моего желудка в полной мере дошёл этот ужасающий факт, он взбунтовался, скрутившись на манер пенькового каната. Сопровождался бунт резью и неприкрытыми угрозами в виде громкого ворчания. Вожделение, с которым я глядел на рюкзак Воблы, оказалось почти сексуальным. Вспыхнул светоч надежды, что хоть там содержится нечто пригодное для истребления челюстями.

– Неплохо бы подкрепиться, – заметил я глубокомысленно, – жрать хочется.

– Жрать – не срать, можно и обождать, – понуро ответила Вобла, но всё же проверила содержимое своего рюкзака. – М-да, негусто.

Полный живого интереса, я оставил своё бесполезное богатство и переполз на её сторону, попытавшись узнать истинное количество этого «негусто». Как выяснилось, моя уцелевшая спутница была совершенно права, оценивая ситуацию. На двоих у нас оставалась буханка хлеба, способная пробивать железобетон, и три банки консервов. Когда хлеб извлекли, я попытался отщипнуть от него кусочек и едва не сломал особо усердствующие пальцы. На ощупь он казался обычным булыжником, который можно использовать как оружие (я же пролетариат, чёрт побери!), как строительный материал, как фетиш, наконец, но только не в качестве еды.

Вобла достала огромный и острый, как бритва, нож, при помощи которого, приложив массу усилий, смогла-таки разрезать проклятую буханку пополам. Отправив одну из половинок обратно в рюкзак, вторую она поделила на восемь частей. Хотя эти части и были приблизительно равны, мне всё равно достались самые маленькие. Помимо хлеба Вобла выделила полбанки тушёнки, выложив её поверх этих крошечных кусков. Себе она оставила банку с подливой, обделив и на этот раз. В общем, с моей точки зрения, делёж пищи был произведён несправедливо. Видимо, по этой причине я остался голоден. Запив съеденное парой крохотных глотков воды, которые мне разрешили сделать, я потащился на своё место.

– Хорошо, но мало, – сказал я, устраиваясь поудобнее.

– Гляжу я на тебя и поражаюсь, – покачала головой Вобла, – у тебя в башке какой-то фильтр стоит или как? Ладно я, уже привыкла хоронить знакомых и друзей, но ты же – лох лохом, оружие первый раз в руки взял, а с тебя как с гуся… С девкой только переспал, шуры-муры, любовь-морковь, я же видела, как вы за ручки держались. А потом – …дык и нет её, а ты спокоен, точно удав. Как ты так можешь?

Определённая доля правды в её словах была. Моя благоверная неоднократно верещала, дескать, во время скандалов я совершенно непрошибаемый и отхожу после них очень быстро, почти моментально забывая об отшумевшей грозе. Возможно (но не факт), происходящие события были позначительнее семейной ссоры, но относился я к ним точно так же. Нет, я не был бесчувственной сволочью: наверное, Вобла была права, и в моей голове действительно стоял какой-то предохранитель, отсекающий слишком сильные эмоции.

– Я в этом не виноват, – закрыл я глаза. – Между прочим, с твоей стороны просто безнравственно обвинять меня в бесчувственности. Помнится, кто-то спокойно посылал людей на смерть, пытаясь добиться своей цели. А теперь, когда пришла ваша очередь, вы и взвыли. Вот и вся подоплёка твоей речуги.