Книга Новая девушка - Харриет Уокер

Помню, как однажды Марго спросила, чем она меня обидела и почему мы с Хелен избегаем ее общества, почему мы стараемся закрыться от нее; в ответ я только пожала плечами. Никакой причины не было, мы просто так себя вели, и это показывает, насколько жестокими мы были — ведь все именно так и происходит между девочками-подростками.

На следующий день после того, как мы не подождали ее, Марго подошла к нам с Хелен, и я попыталась не-уклюже извиниться.

— Понимаешь, на французском нас поставили в пару, и теперь Хелен готовит меня к устному тесту, — пробормотала я, глядя в землю. — Ты же знаешь, как здорово она владеет французским…

— Ах да! Ну конечно… — Марго нерешительно улыбнулась. — Но я могла бы вас подождать, у меня есть чем заняться. Вы занимайтесь своим делом, а я…

По выражению наших лиц она поняла, что мы скорее ждем, когда она закончит, чем слушаем то, что она нам говорит. Я ощущала ее взгляд на своей спине, пока мы поднимались по холму, а потом она повернулась и побежала к автобусу. Ее щеки горели от обиды, горло сжималось от горьких слез, но она смогла сдержаться, пока не добралась домой.

Когда мы пришли в дом Хелен — она жила в фахверковом[29] доме, расположенном на тенистой улице, где подъездные дорожки гораздо длиннее тех, что были в нашем районе, — Хелен показала мне письмо, которое она напечатала на компьютере, прятавшемся в укромном уголке на лестничной площадке. Письмо предназначалось Марго: это было краткая, составленная в деловом стиле характеристика — список неких ошибок, — нацеленная на то, как сказала мне Хелен, чтобы Марго немного повзрослела, после чего смогла бы вновь тусоваться с нами.

«…слишком обращаешь внимание на то, что думают о тебе люди, — прочитала я, пробегая глазами строчки и чувствуя, как к горлу волнами подступает тошнота, а пальцы, держащие мышку, холодеют и становятся влажными. — То, что ты робкая, — не оправдание… могла бы вести себя более непосредственно… по-детски… бесхребетная… застенчивая… Неужели все надо превращать в шутку?»

Хотя от этих наблюдений Хелен мне стало немного не по себе, они полностью совпадали с моими собственными. Я ни за что не высказала бы их Марго прямо в лицо, но меня уже достали подобные жалобы, которые я выслушивала у нее за спиной, — особенно они участились в последнее время. Для меня это письмо было еще одним свидетельством зрелости Хелен, ее готовности решать проблемы, а не откладывать их в долгий ящик. Казалось, она искренне сожалеет, что Марго может от нас отдалиться.

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу? — спросила Хелен, запуская руку в свою короткую стрижку. — Мне просто хотелось, чтобы она поняла, что может сохранить нашу дружбу, если захочет. Ты же тоже так считаешь?

Она распечатала письмо, положила его в конверт с окошком, найденный в верхнем ящике стола, протянула его мне и нехотя сказала:

— Вин, тебе надо передать это ей завтра на математике. Ей будет легче получить его от тебя.

А потом мы спустились вниз и смотрели австралийские сериалы, как пара веселых маленьких психопаток, легко переключившись с письма, которое должно было разбить сердце нашей подруги, на обсуждение причесок героинь.

* * *

Письмо я передала Марго на следующем уроке, который мы посещали вместе. Я сунула его ей в руки, садясь рядом, и она вопросительно посмотрела на меня. Взгляд ее говорил: «Et tu Brute!»[30]. Я кожей ощущала, как Марго читает его рядом со мной. С каждым параграфом она все сильнее горбилась и становилась все меньше и меньше — листок дрожал у нее в руке. Все внутри меня перевернулось, когда она дочитала до конца, а я вдруг поняла, что причиной этому была не эмпатия, а скорее возбуждение.

Когда прозвонил звонок, Марго молча собрала свои пожитки и вышла из класса раньше меня. К тому моменту, как я оказалась в коридоре, она уже затерялась в толпе, а меня поджидала Хелен.

Поджав губы и пожимая плечами, она указала куда-то в толпу:

— Ей это не слишком понравилось, правда?

4

Более неподходящее время найти было трудно. Потом я много раз думала о том, не пошло бы все по-другому, если б Хелен появилась на год или два раньше. Ведь тогда Марго могла бы присоединиться к какой-то другой группе учениц — это было бы не сложно сделать в школе, где большинство не оставалось на шестой год. И она вполне могла бы существовать — с раненой, но не зарубцевавшейся душой.

А в тот год наш класс считал дни до конца семестра и выпускных экзаменов, после чего мы были свободны, как ветер. Так что в тот момент никто не был заинтересован в новых друзьях. И Марго не могла винить в этом равнодушии наших одноклассников — по правде говоря, они ее тоже мало интересовали.

Я практически не видела ее в период между вручением письма и тем, что произошло после. Когда я позвонила ей домой вечером того дня, ее мама сказала мне — в тягучем местном произношении появилась какая-то новая жесткость, — что Марго занята и не может подойти к телефону.

Однажды Марго встретила меня после урока, на котором — она это знала — я была без Хелен, и подошла спросить, что же все-таки происходит. Это было, по-моему, через месяц после ее каникул, после нашей с Хелен ночи в городе и после письма. Мы избегали ее компании, не включали в наши планы и отгораживались от попыток заговорить с нами.

Сначала я испытывала вину, но ее желание вернуться в нашу компанию было настолько навязчивым, что мне стала нравиться та власть, которую давал мне возникший между нами разрыв.

Она протянула мне кассету с записями — этот жест в ее исполнении выглядел настолько драматическим, что мне захотелось рассмеяться ей в лицо. Хелен, вышедшая в этот момент из класса на втором этаже и спустившаяся на один лестничный пролет, увидела, как мы разговариваем.

— В чем дело, Марго? Ты же видишь, она не хочет с тобой говорить. Как и я. — Голос Хелен звучал холодно, но в нем были те спокойствие и рассудительность, которые, по мнению подростков, могли оправдать их ужасное поведение. Говорила она так, словно перечисляла очевидные факты.

— А я не с тобой разговариваю, — пробормотала Марго, глядя себе под ноги. В тот момент мне захотелось, чтобы она, по крайней мере, посмотрела Хелен в глаза, продемонстрировала свою волю и таким образом не позволила бы унижать себя еще больше.

Я чувствовала себя неловко с этой нервной девочкой, которую бросили ее подруги и которая грустила от этого, хотя они и вели себя с ней очень жестоко. Мне было неловко от того, что ей не хватает подруг, которые продолжают мучать ее. Эта неловкость была сродни жалости, хотя в ней не было никакого сострадания, а только презрение.