Книга Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Поскольку ты часто сидела тихо и неподвижно, памятником самой себе, напротив императора Девяти Воскрешений, чувствуя боль и удовольствие от его речей, он не ожидал, что ты что-то скажешь. Сказал сам:

– Из всех нас только Анастасия не поняла идею. Провела слишком много исследований. Так типично для нее. Она увидела какие-то обходные пути, которых на самом деле просто не существовало. Произнесла Восьмеричное слово, и оно не… сработало. Когда мы… все убрали, она спросила меня, могу ли я ее убить. Разумеется, я отказался. Она могла дать еще очень многое. Позднее я попросил ее о глобальном и жутком поступке. У меня был труп, и нужна была могила для него. Ты можешь знать об этом теле, Харрохак, и уж точно знаешь о его Гробнице.

В этот момент Тело стояла у занавешенного окна, выходившего на поле медленно вращающихся астероидов. Перламутровое платье спадало с ее хрупких голых плеч, влажных, как будто она прихватила из своей гробницы лед. Ты смотрела, как капля воды стекает вниз по ее позвоночнику.

– Гробница, которая должна навсегда оставаться замкнутой, – сказала ты, и эти слова показались тебе очень странными. – Камень, который не должен откатиться от входа. Однажды погребенное должно вечно покоиться с миром, закрыв глаза и упокоив свою душу. Каждый день я молилась, чтобы оно жило, я молилась, чтобы оно спало.

Твой голос не послушался мозга, мозг не послушался сердца, которое вздрогнуло в маслянистой жирной грязи твоей души, и ты спросила:

– Господи, кого ты похоронил?

Учитель потер висок большим пальцем. Потер второй висок. Взял печенье, опустил в остывающий чай, съел, поболтал чай в чашке и поставил ее на стол.

– Я похоронил чудовище, – сказал он.

У плексигласового окна, за самыми обычными белыми кружевными занавесками, погребенное чудовище повернулось так, что его осветил свет мертвых звезд. Мягкость ее щек… густые черные ресницы, прикрывающие золотистые глаза… ямочка над верхней губой, как след от поцелуя… ты не понимала, что тебя трясет, пока бог не взял тебя за руку, чтобы ты не пролила чай себе на колени. Потом беспомощно протянул тебе печенье.

– Съешь, ничего страшного, – тихо сказал он, – а лучше два, тебе не помешает небольшой запас жира. Ты любишь поэзию, Харрохак?

– Не слишком! – нервно сказала ты.

– Поэзия – прекраснейшая тень, которую цивилизация может бросить на вечность. Ешь, тебе полезно. Я сделаю вид, что буду читать с планшета, но на самом деле я помню это наизусть уже десять тысяч лет. Моя любимая часть…

Той ночью Тело снизошла до того, чтобы обнять тебя. Ты почти чувствовала, как длинные руки обвиваются вокруг твоей шеи, вокруг талии. Ты почти чувствовала прикосновение красивого лба к своему лбу, ты дрожала от близости длинного, стройного мертвого тела, ты почти ощутила прикосновение прохладного бедра к твоей ноге. Прошло почти восемь недель в Митреуме. Меч, который ты выкупала в собственной артериальной крови, был облачен в кость и висел у тебя за спиной. Ты больше не помнила, как это – не бояться. Ты – тебе не повезло иметь хорошую память на стихи – все еще слышала тихий, успокаивающий, такой простой голос учителя. Строки метались в твоей голове.

И сиянье луны навевает мне сныО прекрасной Аннабель Ли.Если всходит звезда, в ней мерцает всегдаВзор прекрасной Аннабель Ли [2].

* * *

ИМПЕРАТОР ДЕВЯТИ ДОМОВ, КНЯЗЬ НЕУМИРАЮЩИЙ (В ПРОШЛОМ??? ДЖОН???)

Кто такая А.Л.?

21

Дождь начал лить над домом Ханаанским однажды утром, и так и не прекратился. Первые несколько часов это был обычный несильный поток воды, к которому Харрохак уже начала привыкать за время пребывания в доме Ханаанском. Теперь она разве что немного нервничала, но больше не теряла покой и сон. Около полудня над волнами, окружавшими башню, начал сгущаться туман. Он поднялся до нижних уровней дома и поднимался все выше. Он оказался ужасно холодным, а от дождя воняло кровью и смазкой для моторов. На вкус он был неописуем. Учитель и другие жрецы раскопали огромные колючие круги из промасленной ткани на металлическом каркасе, и Харрохак и всем остальным пришлось держать их над головой даже в главном атриуме, где текли стены и потолок.

Поначалу она решила довериться капюшону и вуали и позволить дождю течь, куда ему заблагорассудится. Скоро она вынуждена была признать, что высушить одежду будет очень трудно. Ортус проводил примерно половину времени, выкручивая черную ткань над ванной. Харроу неохотно согласилась, чтобы он стоял рядом с ней с одним из этих жутких… зонтов. Теперь она постоянно слышала бесящее, неритмичное кап… кап… кап… по непромокаемой ткани. Этот фоновый шум переносился очень трудно, потому создавал плодородную почву для слуховых галлюцинаций. Теперь к симфонии хлопающих дверей и визга привидений у нее в голове добавился тонкий вой, больше всего похожий на мяуканье новорожденного младенца.

– Раньше такого не было, – пожаловался Учитель за едой, тревожно, как будто говорил не с кандидатами в ликторы, а с отзывчивыми строительными инспекторами. – До сезона дождей еще несколько месяцев. Сейчас должно быть на десять градусов теплее. Мне надо было внести внутрь все травы и поставить под лампу. А туман… наверное, я все-таки умру, – заключил он. Впрочем, он надеялся на это по три раза на дню.

Харроу полагала, что это некрасиво и бестактно, особенно после того, как они нашли вторую порцию тел.

Свидетелей не оказалось, допрашивать было некого. Просто закутанные в серое фигуры Камиллы Гект и Паламеда Секстуса лежали на грязных стальных плитах морга. Положили их так, будто автор композиции хотел, чтобы их разглядывали исключительно из научного интереса. Поначалу только предполагали, что это Гект и Секстус: они были одеты в серые одежды библиотекарей, у одного в руке была старая потертая рапира – видимо, другой Шестой дом предложить не мог, а на пальцах другого чернели пятна от чернил. Лица были снесены выстрелами в упор.

Неприятно. Харрохак удивило собственное спокойствие, но она решила, что благодарна за него. Странный, почти могильный покой снизошел на нее, когда Абигейл впервые повела ее взглянуть на тела и быстро прошла мимо безмолвного саркофага Спящего, высоко держа фонарь. Харроу восхищалась ею, тишиной и плавностью ее движений. Она никогда не видела Секстуса и Гект вблизи, и у нее создалось впечатление, что им всего недоставало: яркости, громкости, резкости. Ортус оплакивал их, но Ортусу вообще стоило родиться плакальщиком. И мать у него была такая же. Они оба обожали похороны – в этом им повезло, поскольку похороны были одним из немногих богатств ее Дома. Когда, следуя указаниям леди Пент, они потащили лишенные лиц тела вверх по лестнице, ей пришлось смотреть, как Ортус бесшумно плачет, роняя огромные слезы, и как священная краска у него на лице идет пятнами.

Чтобы опознать тела, муж-рыцарь Абигейл напугал единственного мага плоти, которого смог найти. Это оказалось непросто: близняшки Тридентариус, жемчужина дня и ночной рок, были так неуловимы, что Харроу и вспомнить не могла, когда последний раз их видела. Места в холодном морге наверху было мало, а температура все падала и падала, так что лишенные лиц тела положили на прорезиненные простыни в столовой. Туда рыцарь Седьмого дома привел свою адептку.