Книга Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер

Найюр пожал могучими плечами:

– Абсолют.

Имперский принц нахмурился.

– Абсолют? Что бы это должно означать?

Степняк сплюнул справа от себя.

– Знать всё то, что известно Богу.

– Всё больше безумия! – крикнул Моэнгхус. – Что за дурак…

– Нелюди ищут путь к Абсолюту, – раздался вдруг голос вещи-зовущейся-Серве, – они практикуют Элизий, надеясь укрыться от Суждения и незримыми проскользнуть в Забвение, обретя освобождение в Абсолюте. Дуниане используют то же самое слово, унаследованное ими от куниюрцев, но, будучи влюблёнными в разум и интеллект, верят, что именно это и есть их цель – то, к чему они стремятся…

Моэнгхус насмешливо фыркнул.

– Сперва ты притворяешься моей матерью, а теперь моей сестрой!

Взгляд Найюра побелел от какой-то злобной одержимости.

Король Племён шагнул к своей наложнице и, схватив её за горло могучей, покрытой шрамами рукой, подтащил вяло трепыхающуюся красавицу к обмякшему в своих оковах имперскому принцу и остановился, удерживая её прямо над ним.

– Мне многое известно о твоей семье, мальчик, ибо мои шпионы никогда не прекращали следить! Ты говоришь о Серве… царице ведьм…

Он затряс головой своей супруги, будто та была луковицей, выдернутой из земли на бабушкином огороде.

– Дааа! – прорычал он. Сухожилия проступили на его испещрённых шрамами запястьях, а пальцы глубоко погрузились в её голубиное горло. Даже искажённая муками, её красота приковала к себе взгляд имперского принца, будто бы сделавшись целым миром, в котором ему по-прежнему хотелось бы жить, местом, где страдающая невинность ещё сражается, борется и надеется… но всё это продолжалось лишь до тех пор, пока прелестный лик вдруг не раскрылся паучьими лапами, став выводком судорожно сжимающихся и разжимающихся пальцев.

– В ней ровно так же нет ничего человеческого, как и в её тезке!

В ужасе Моэнгхус резко отстранился.

– Безумие! – вскричал он. – Ты! Ты не лучше тех, кто совокупляется со зверями! С чудовищами!

Найюр бросил вещь-зовущуюся-Серве на голую землю и сплюнул, когда она поспешно отползла, найдя себе укрытие возле кожаных стен якша.

– А как насчёт твоих собственных чудищ, мальчик? – ответил он со злобной усмешкой. – Каково это – быть единственным поросёнком среди волчьего выводка Анасуримборов?

– Я н-не п-понимаю…

– Пфф. Я вижу в тебе это знание, знание, что ты отвергал, желая сохранить свою позлащенную жизнь. Разве мог ты не чувствовать пропасти, пролегающей между их душами и твоей собственной? Душами столь быстрыми, что волосы встают на загривке дыбом, столь хитроумными, что тебе постоянно приходится опасаться за собственное, вечно предающее тебя лицо и никогда не забывать, как много у них в запасе стрел! Они соблазняли тебя нежными речами и объятиями, обряжали в браслеты своего величия, дабы ты плясал вместе с ними и как один из них. И всё же тебе известен был их изъян, их скрытый порок, делающий их скорее мерзкими тварями, нежели людьми!

Старый скюльвендский герой, снова сплюнув, воздел руки к конической верхушке якша, сияющей на стыках шкур светом зарождающейся зари.

– Имей они лица, подобные пальцам, и ты взывал бы к огню и мечу. Но у них вместо этого подобные пальцам души и посему об их незримой извращённости можно только догадываться, лишь надеясь обнаружить ей подтверждения. – Он говорил, яростно жестикулируя – то опуская руки вниз, то широко разводя их в стороны, то сжимая кулаки, то рубя воздух ладонью. – Мою тварь создавали, чтобы вынюхивать секреты и доискиваться до тайн, в то время как твоих чудищ выводили, дабы эти тайны изрекать – выводили, словно бойцовых петухов, способных, крутясь и извиваясь, пробраться сквозь кишечник наших душ и проникнуть в наше нутро, чтобы говорить нашими собственными ртами и испражняться нашей собственной задницей. Выводили, чтобы поменять местами камеры нашего сердца, обвиться вокруг нашего пульса и владеть нами изнутри, вить гнёзда во тьме нашей глупости и тщеславия, наших надежд и нашей любви – всех наших бабьих слабостей!

И он стоял там, его настоящий отец – истерзанная душа, обитающая в хитросплетениях плоти, стоял – скользкий от пота, ухмыляющийся кровавой ухмылкой и сияющий по контуру своей фигуры, ибо в свете наступающего утра шрамы его сверкали, будто серебряные гвозди.

– Ты знаешь, о чём я!

* * *

Этот маленький черноволосый мальчуган.

Этот волчеглазый приёмыш.

Кто же он?

– Не тревожься, – прошептал ненавистнейший из упырей, – после всего случившегося ты мне теперь словно сын…

Так холодно – в этой кромешной тьме. И так чисто.

– Но тех, что зовут тебя братом, ты постичь не сумеешь.

* * *

Он лежал в грязи, будучи, как и его отец, обнажённым, но при этом скованным кандалами. Он лежал, измученные конечности покалывало, висок вжимался в холодную землю, напоминавшую своей густотой и мягкостью влажный песок на линии прибоя. Только эта земля была совершенно сухой. Он говорил без чувств и выражения, рассказывая об их прибытии в Иштеребинт, о том, что ему довелось там вынести, и о том, как всё это в итоге привело его сюда. Его удивило, что он способен упоминать имя Харапиора, не испытывая приступов ярости, и что может поведать скюльвенду о своих обидах и скорбях со всей возможной точностью и холодной ненавистью. Он рассказал о том, как Серва соблазнила его, об их последующей кровосмесительной связи и о том, как она использовала его, чтобы заставить сакарпского короля возненавидеть Анасуримборов. О том, как она пела, в то время как он визжал и задыхался от боли. Медленно, осторожно взвешивая слова, он перечислил все подробности и детали, убедившие его в чудовищной сущности сестры, в её полнейшем сходстве с паукоподобным отцом… И тогда он осознал всю нелепость своих препирательств с Найюром урс Скиотой, или, учитывая тот факт, что возражая ему, он в конечном итоге использовал те же самые аргументы, скорее даже какое-то безумие всего этого спора.

– Всё именно так, – признал он, – как ты и сказал.

И ему показалось истинным кошмаром, что обретающаяся внутри якша реальность словно бы сделала шаг назад, вернувшись к тому безумному притворству, что ранее была им с гневом отвергнута. Его настоящий отец, скрестив ноги, сидел напротив него и, не пытаясь вставить ни единого слова, слушал его рассказ. Всё внимание Короля Племён, казалось, было целиком и полностью поглощено голосом сына. А чудовищная мать Моэнгхуса заботливо ухаживала за его разбитым лицом.

В этот раз они разве что оставили его скованным.

Черноволосого мальчугана. Волчеглазого приёмыша.

* * *

Моэнгхус проснулся, разбуженный предрассветными проблесками, и лежал совершенно неподвижно, подобно тому, как лежат животные, забредшие в изобилующую хищниками местность. Незримый ему лагерь молчал, словно бы состязаясь в безмолвии с серым светом, сочащимся сверху сквозь прорехи в шкурах, покрывающих конус якша. Он понял, что отец отсутствует, ещё до того, как хорошенько огляделся в пустоте холодного утра, однако же при этом он ровно так же знал, что шпион Консульта здесь, хотя и никак не мог понять, откуда явилось это знание. И посему, когда её лицо возникло в воздухе, словно бы вдруг проявившись в призрачном свете зари, он не испытал ни малейшей тревоги.