Книга Богатство - Валентин Пикуль

Это верно, что Соломин, не желая расходовать казенные 47 000 рублей, слегка транжирил расстригинское пожертвование. Он посмотрел на босые ноги купца с твердыми серыми ногтями. Не вдаваясь в извилистые настроения этого человека, Андрей Петрович устало велел Блинову:

— Запишите господина Расстригина в дружину и выдайте ему, как и всем, ополченский крест на шапку.

Но купец приспособил его к рубахе:

— Вся грудь в крестах или башка в кустах!

Блинов растолковал ему, что в ополчение его записали, но в десанте он никому не нужен.

— За мои-то кровные, — снова стал рычать Расстригин, — и помереть как следоваит не даете? А может, я жить не хочу?

Соломин вежливо уговаривал:

— Серафим Иваныч, тебе ли в десанте быть?

— Ах так? Тады клади деньги на бочку, все до копейки…

При всем желании Соломин не мог вернуть ему денег, ибо недостающее в сумме пожертвование следовало доложить из казенной кассы, а это запутало бы всю уездную бухгалтерию. Андрей Петрович, не найдя выхода, со вздохом объявил Блинову:

— Мужайтесь — я вашего Сережу из десанта вычеркиваю.

Блинов начал стыдить его в присутствии Расстригина:

— Как вам не совестно? Чистого юношу решили променять на этого забулдыгу, который на войну идет не ради святых чувств, а лишь затем, чтобы семейный скандал продолжить… Как угодно! Но вот вам колокола и все церковные дела, до свиданья.

— Что это значит? — обомлел Соломин.

— А так и понимайте: если не будет мой Сережа в десанте, я сегодня же подаю в отставку… по болезни. Да-с!

Соломин не вычеркнул Сережу, но вписал и Расстригина:

— Ладно, вы тоже в десанте. Только обуйтесь.

— Это мы враз…

На крыльце Соломину попался сумрачный Исполатов.

— Я и сам понимаю, — сказал Соломин извиняющимся тоном, — что в этом деле чистая лирика перемешалась с деньгами.

Траппер ответил:

— Не проще ли будет, если обоих носителей лирики и денег я сразу же угроблю возле этого вот забора, чтобы потом с ними не возиться? В таких делах нужна не протекция, а жестокий расчет…

Андрей Петрович снова наведался на шхуну, которая уже просела в море выше ватерлинии; в ее трюмы были свалены товары для голодающей Гижиги.

Соломин протянул Жабину список десантников:

— Этих людей примите на борт.

— Одного тут не хватает, — ответил прапорщик и самолично вписал в табель зверобоя Егоршина. — Такими стариками не следует кидаться раньше времени. Он и в море, он и на суше как дома… Все! — сказал Жабин, кладя список в карман. — Теперь, даже если вы будете проситься в десант, я и вам откажу — на шхуне людей как селедок в бочке.

Я бы с удовольствием, — вздохнул Соломин, — да у меня совсем иная стезя… чиновная, черт — бы ее побрал.

…Все чаще ему думалось о Губницком.

ВОЗЛЮБИВШИЕ РИСК

На пристани к Соломину кинулась Лукерья Расстригина:

— На што мужа-то забираете? Ведь какой день пьет, себя не помнит. Он же сдуру и вызвался, чтобы мне, горемычной, досаждение сделать.

Соломин не стал объяснять ей денежный вопрос.

— Мадам, я не чувствую себя вправе гасить патриотические порывы в сердце вашего супруга…

Жабин сказал ему, что потянуло хорошим ветром, он сейчас быстро выдует «Камчатку» из Авачинской гавани.

— Если у Гижиги вас зажмут льды, не рискуйте головой: возвращайтесь, и никто за это не осудит.

— Никто… кроме самого себя, — ответил прапорщик. — Мне-то в полярных плаваниях уже привелось варить в соленой воде сыромятные ремешки, и потому я знаю, каково сейчас на Гижиге!

Проводить ополченцев собрались горожане, Соломин нос к носу столкнулся в толпе с доктором Трушиным.

— Наконец-то и вы появились! — сказал Соломин. — Мне думается, что, невзирая на наши разногласия, вы, как врач, должны были сами вызваться сопровождать десантников. Это было бы с вашей стороны порядочно, это было бы гуманно.

— Не думайте, что там будут раненые.

— Без этого не обойдется.

— А со временем вас будут судить, — сказал Трушин.

— За что?

— Именно за эту аферу с десантом… Вы плохо знаете японцев, — продолжал врач. — Трупов — да, трупов будет нашинковано множество, но раненых не останется. А кто ответит за слезы вдов и сирот, которые скоро на Камчатке прольются?

— Не отрицаю, что слезы будут. Но если даже меня осудит только Камчатка, то вас, доктор, ожидает суд совести.

— Это чепуха! — ответил ему Трушин. — Я достаточно поработал в анатомическом театре и знаю, где у людей сердце, где печенка, где легкие, но там не нашлось места для размещения органов совести… Не обессудьте — я материалист!

— Оно и видно, — оборвал разговор Соломин.

Он подошел к Исполатову, сказав ему:

— Урядник — казачина бывалый, но вряд ли Миша способен возглавить борьбу с японцами. Я прошу вас, как бывшего офицера, взять на себя эту задачу. Надеюсь, — намекнул Соломин, — что успех десанта отразится и на вашей судьбе. Победа над японцами предоставит мне блистательный случай просить перед высшими властями о снятии с вас ответственности за то преступление, которое вы, извините, совершили.

— Не будем говорить на эту тему. А все, что в моих силах, я сделаю, не сомневайтесь…

Благословить отплывающих явился благочинный Нафанаил с клиром; священники бродили среди снастей, размахивая кадилками, в которых (за неимением ладана) сладко тлел янтарь, добытый как раз возле Гижиги, куда и отплывала «Камчатка». Твердо стуча в палубу костылем, прапорщик Жабин прошел к штурвалу, велел отдавать концы. Обратясь к толпе, он сказал:

— Простите, люди, если кого случайно обидел… Раздались последние напутствия отплывающим:

— С богом, Никола, ждать будем!

— За Дуньку не беспокойся, я пригляжу…

— Петенька, береги себя, голубь ясный!

— Вертайтесь с победой, ребята… ух, и выпьем же!

Швартовы плюхнулись в воду, обдав Соломина веером соленых прохладных брызг. Ощутив весь пафос этого торжественного момента, он испытал жажду высоких слов.

— Помните! — прокричал Соломин. — Помните ту надпись, что высечена на скале в Фермопильском ущелье: «Путник, если возвратишься в Спарту, скажи согражданам, что мы полегли за свое отечество, как нам повелел суровый закон…»

— Помним, — отозвался со шхуны зверобой Егоршин. Раздался неприличный смех — это стали потешаться Неякин с Трушиным; доктор даже сказал Соломину:

— Вы бы им сразу по-латыни нацицеронили! У нас же спартанцы шибко грамотные, мимо щей лаптем не промахнутся…