Книга Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Стоит отметить, что при Сталине подобные соображения считались гнусной идеологической диверсией. Тогда полагалось писать и думать, что советскому народу под руководством ленинской партии все по плечу и нет таких крепостей (в том числе климатических), которые… ну и т. п. Добросовестные попытки показать, что это не совсем так, трактовались как ядовитая отрыжка буржуазного «географического детерминизма» и подвергались идейным гонениям. Слава Богу, до того, что случилось с генетиками, дело не дошло, но многие советские географы крепко получили по голове и с тех времен старались держаться подальше от скользкой тематики. Как выражался член-корреспондент АН СССР Н.Н. Баранский (кстати, большевик с дореволюционным стажем, сумевший пройти по лезвию ножа и все-таки сберечь советскую школу экономической географии), «нас замордовали географическим детерминизмом». Это еще мягко сказано. Материальными памятниками сталинского пренебрежения природными условиями остались «мертвая дорога» Салехард — Норильск, гигантский проект ГТК (Главный туркменский канал), зависшая на полпути эпопея Севморпути и другие кончившиеся ничем великие стройки, включая первую версию БАМа. Естественно, они пребывают вне поля зрения счастливой советской оптики. Как и трагедия кастрированной географической науки.

Поэтому, когда А.П. Паршев через открывшееся врата гласности выводит читательские стада на тучные нивы географического анализа, он совершает примерно все ошибки, которые только может совершить восторженный неофит, занявшийся изобретением велосипеда. В частности, повторяет типичную для XVIII века увлеченность природно-климатическими факторами, перегибая палку в направлении, строго противоположном советскому официозу. Это окрыляет его чувством первооткрывателя:

«В обществе, и даже среди экономистов, процветает элементарное (не обижайтесь, дорогие читатели) незнание географии, а особенно экономической»[56].

Это верно — процветает. И полковник пограничных войск А.П. Паршев тому порукой. Его труд дорог не только как пример советского географического невежества, но и как образец циклопического непонимания экономики, государственных финансов, а заодно и истории. Вслед за Марксом — Лениным — Сталиным, с их идеей абсолютного обнищания трудящихся, ситуацию рыночной экономики в России он видит так:

«Не отобрав у одних, не отдать другим, но и суммарный пирог-то уменьшается!»[57]

Типичный пропагандистский синдром, когда государство и народ мыслятся как единая семья с фиксированным доходом и вопрос лишь в том, как папашину получку справедливо распределить меж домочадцами. Уменьшается же «пирог» вследствие злонамеренного вывоза сырья и конвертируемой валюты за священные рубежи — примерно как на закате НЭПа.

На самом деле все наоборот (не обижайтесь, дорогие читатели). Увы. Всему белому свету о том известно уже лет сто. Как, между прочим, и о географическом детерминизме, который перестал рассматриваться как универсальное объяснение еще в XIX веке. А иначе как вы объясните, например, феномены КНДР, Венесуэлы, Зимбабве и пр., где русских морозов вроде бы нет, природными ресурсами тоже Бог не обидел, а вот поди ж ты! Дело не столько в климате (хотя им тоже нельзя пренебрегать), сколько в политическом менеджменте и устройстве мозгов. Паршев — полезный объект для исследования именно с этой точки зрения.

В отличие от его советской веры объем денежной массы в нормально функционирующем государстве постоянно увеличивается. Иначе и быть не может. Увеличение связано с появлением новых товаров и услуг, стоимость которых должна быть отражена в новом объеме денег. Существенная часть этого нового объема в качестве приза достается тому, кто придумал и организовал производство новой продукции, имеющей рыночный спрос. Именно за счет этих новых денег он, стервец, и богатеет! А вовсе не за счет того, что вырвал кусок изо рта вдов и сирот, как научил бедного Паршева низведенный до уровня пропаганды марксизм-ленинизм.

Наоборот, появление нового производства, новых рабочих мест и новых денег отражается в увеличении налогооблагаемой базы государства. То есть в конечном счете в появлении у вдов и сирот маленького дополнительного куска благодаря системе бюджетной поддержки. К сожалению, эта нехитрая мысль страшно далека от народа и системы очевидностей, в которой воспитаны советские люди. Потому многим она кажется странной и даже диковатой. Но объективная реальность в этом ничуть не виновата. Виновата советская оптика.

Да, доля организатора производства в новом денежном приросте выглядит непропорционально (несправедливо?) большой по сравнению со вдовьей долей. Это отдельный разговор из сферы этики. Но пока речь о том, что капитал генерируется не за счет отъема «старых» денег у трудящихся (о чем бубнят последователи Маркса), а за счет асимметричного распределения «новых» денег, впрыснутых в экономику благодаря эмиссионной работе государства и производственной работе бизнеса. Процесс в действительности движется вверх, к росту благосостояния масс, а не вниз, к абсолютному обнищанию, как проповедует единственно верное Учение. Суммарный пирог-то увеличивается, а не уменьшается — в чем советские граждане могли эмпирически убедиться в первые годы после завершения перехода к рыночной экономике и конвертируемой валюте, покуда номенклатурная монополия опять не подгребла плоды этого роста под себя. Причем в конкурентной рыночной среде за счет деятельности миллионов хозяйствующих субъектов рост происходит быстрее, чем при плановой социалистической экономике, — вне фатальной зависимости от климата, хотя и при учете его особенностей.

Если немного подумать, при росте производства обойтись без расширения денежной массы вообще никак нельзя. На самом элементарном примере в стиле Рикардо это выглядит так. Допустим, в стране обращается только 100 рублей. И NN в ней единственный производитель, который выпускает, положим, брюки с красными лампасами. Он взял кредит 10 руб. На 5 руб. купил сукна, красной ленты и пуговиц, еще на 5 руб. нанял швей, производственные помещения и произвел 10 замечательных генеральских брюк, которые ввиду ажиотажного спроса удалось продать по 2 руб. за штуку. Итого за 20 руб. Кредит, как честный человек, вернул; налоги постарался заныкать. Если NN это удалось, у него на руках чистая прибыль 10 руб. Он не пьет, не ест — обуреваемый жаждой наживы, шьет брюки. Через год — уже без кредита — опять 10 штук. Или с кредитом целых 20.

И вот тут у него проблема. Продать по прежней цене не удается! Часть спроса удовлетворена прошлогодним выпуском. Денег у потребителей не прибавилось (100 руб. на страну), а товара стало больше. Брюки неизбежно падают в цене. Втиснуться в сузившуюся покупательную способность с новой порцией продукции на второй год производителю не в пример труднее. NN это надо? Нет, конечно. Но и государству тоже не надо! Оно радостно спешит на помощь и с удовольствием эмитирует новые 20–25 руб. Чтобы платежеспособный спрос не сжимался, а у NN сохранялся стимул продолжать и расширять свой генеральский бизнес, получать прибыль, создавать рабочие места и даже — раньше или позже это станет неизбежным — платить налог в казну. Государству это выгодно не меньше, чем ему: от выпуска свежих денег (обеспеченных реальными ценностями в виде одежды!) оно получает прибыль «на пустом месте», ибо первым расходует новые дензнаки на оплату труда бюджетников. Либо на госзакупки или иные свои державные надобности. Плюс еще налоги. Плюс рабочие места, зарплаты и с них опять налоги…