Книга Водоворот - Фруде Гранхус

Он несколько раз звонил Линду и интересовался состоянием Эллен Стеен – к сожалению, она больше не приходила в сознание. Теория о нападении зверя получила поддержку, хотя была абсолютно нелогичной. Ведь ни один зверь с такими когтями не довольствовался бы просто царапинами. Таким образом, получалось, что следы когтей служили знаком преступника; Никлас поддерживал эту версию, хотя она ему не совсем нравилась. Но ведь и Конрад говорил о животном.

Он сидел, пытаясь отогнать от себя мысли о блуждающем звере, в этот момент зазвонил телефон. Номер был незнакомым.

Звонил полицейский из Будё.

– Я возле моря, в шестистах метрах от вашего дома. Если вам интересно и у вас есть время, я бы хотел вам кое-что показать.

– По поводу мальчика?

– Да.

– Я сейчас, – сказал Никлас, понимая, что следовало бы позвонить и сообщить обо всем Броксу.

– Я хожу по валунам и свечу фонариком.

– Буду через пять минут.

В тонком свете подрагивающего фонаря лицо инспектора казалось маской. Подойдя поближе, Рино опустил фонарь, чтобы видеть, куда ставить ногу.

– Я не хотел вам мешать, но раз уж вы все равно в теме…

– Я сам себе хозяин, а вот о вашем бедняге этого сказать нельзя.

– Боюсь, что так. Я даже представить себе не мог, что над ним так издевались.

Причал для лодки находился в маленькой бухте, скалы ограждали ее от ветра и непогоды. Лодки не было, но почерневшие от возраста и морской воды столбы все еще виднелись у побережья. Рино перелез через большой валун и осторожно спустился к воде. Никлас последовал за ним, внимательно отслеживая каждый свой шаг, чтобы не поскользнуться. Рино направил свет фонаря чуть дальше и указал на металлическое кольцо, прибитое к камню на глубине примерно метра.

– Думаю, именно тут он и сидел, шатаясь на волнах, не имея возможности двинуться.

Никлас уже не раз в своей жизни видел, как зло порождает зло, но ничего подобного вообразить себе не мог. Ведь жертвой был маленький мальчик.

– Он, наверное, вырывался.

– Не так уж просто сопротивляться, когда у тебя закованы руки, – Никлас живо представил себе, как мальчик карабкался на камень, но все время соскальзывал и падал на колени, а потом пытался удержать голову над водой.

– Кто-то должен был знать, что происходит, я не верю, что никто ничего не замечал, – Рино опустил фонарь. – И почему люди отворачиваются в таких случаях?

Никлас обвел взглядом окрестности, но из-за высоких скал ничего не увидел.

– Отрицание, – он уже такое видел: матери отворачиваются и закрывают руками уши, чтобы не слышать звуков из детской, а через несколько минут ложатся в постель с насильником…

– Вы что-нибудь поняли? – спросил Никлас.

– Начинаю понимать, – Рино встал и осторожно добрался до твердой почвы.

– Вы видите разницу? – спросил он. От внезапного порыва ветра его волосы разметались. – У этого парня отняли детство.

Никлас не совсем понял, о чем говорит инспектор.

– Куклы, – пояснил Рино. – Для меня они символизируют игру. Знаете, куклы и машинки – игрушки для девочек и мальчиков.

Куклы.

Сначала они были символами материнской любви к своим детям.

К своим детям.

Он подумал о Рейнхарде, о том, как он пытался руководить жизнью Карианне, как любовь превратилась в жесткий контроль. Может быть, Андреа в свое время тоже взяла все в свои руки? Из истории, которую ему рассказала Лилли Марие, было понятно, что Эдмунд не позволил бы руководить собой. Разве что хитростью. Ведь именно она предложила Бергланд, не так ли?

Куклы.

Ее тайные отлучки… куда она ходила, когда была уверена, что Эдмунд не хватится ее? Исчезающие и появляющиеся куклы… Внезапно он понял. Картинка в картинке.

Глава 30

В этот раз Никлас вошел без стука. Он остановился перед дверью на кухню и прислушался. Внутри раздавалось тихое бормотание. Похоже, она направляла на путь истинный какую-то заблудшую душу. Бормотание ценой в пятьдесят крон затихло, он открыл дверь и заглянул внутрь.

– Привет!

Зашуршали какие-то бумаги, через несколько секунд она вышла к нему.

– О, это ты! – Лилли Марие искренне улыбалась, но явно была чем-то встревожена. Похоже, он пришел в самый разгар работы.

– Мне нужно с тобой поговорить.

На лице промелькнуло сомнение, она замешкалась.

– Хорошо. Заходи.

Бесшумно, мягко и грациозно двигаясь, Лилли Марие подошла к телефону и нажала кнопку автоответчика.

– Что за спешка?

Никлас сел в кожаное кресло, именно оттуда он слушал историю об Эдмунде и Андреа. Он внимательно посмотрел на женщину, которая пыталась притвориться спокойной. Она зарабатывала на жизнь, предсказывая будущее. Наверное, она выбрала такое занятие потому, что ее собственную жизнь переполняли тоска и несбывшиеся мечтания.

– Ты дочь Андреа, – сказал он.

Лилли Марие опустила глаза и замерла, потом достала из-под подушки пачку Мальборо. Дрожащими руками зажгла сигарету. Он впервые видел, как она курила.

– Почему ты так решил? – она судорожно глотала дым.

– У тебя есть ее фотография? Фотография Андреа?

Лилли Марие глубоко дышала, постепенно успокаиваясь. Она молча подошла к старинному комоду, выдвинула один ящик и положила на стол перед Никласом фотографию. С выцветшего снимка смотрела женщина лет двадцати пяти. Из-за легкой улыбки и нерешительного взгляда в камеру она казалась смущенной и очень ранимой. Он сразу заметил сходство, не оставалось сомнений, что женщина – мать Лилли Марие.

– Куклы. Она их таскала туда-сюда.

Лилли Марие взглянула Никласу в глаза.

– Она пыталась нас объединить. Но у меня были и мои личные куклы.

Никлас рассматривал сидящую перед ним женщину, ему казалось, она такая же ранимая, как и ее мать.

– Из-за Эдмунда ей пришлось меня оставить. Я была «шлюхиным отродьем», плодом наивной любви моей матери еще до знакомства с ним. Мне было всего два года, когда ее вынудили отправить меня к тетке. Сначала мы жили в соседней деревне, а когда мне исполнилось восемь, переехали сюда.

– Но зачем?

– Зачем? Разве из моего рассказа не ясно, кто такой Эдмунд? Он возненавидел меня с первого же дня. Я, конечно, ничего не помню, но мама всегда уверяла меня, что сделала все, чтобы мне было хорошо. Она видела по его глазам, что он ненавидит и презирает меня. Я была живым свидетельством того, что когда-то она была свободной. Она боялась, что он навредит мне, лишит меня жизни. Мама не выпускала меня из виду, ни на секунду не оставляла меня с ним наедине. Поэтому не решилась возразить, когда Эдмунд сказал, что не позволит Хайди и «шлюхиному отродью» расти вместе. Но совесть мучила ее каждый день, она украдкой прибегала ко мне, и в те моменты, которые дарила нам судьба, была самой лучшей мамой на свете.