Книга Письма к тайной возлюбленной - Тони Блейк

Он уже слышал, что ее дыхание стало более глубоким и чуть замедлилось, и он уже достаточно долго был с ней, чтобы понимать: это скоро произойдет. И он тоже стал двигаться медленнее, позволяя ей задавать ритм. Боже, как ему нравилось смотреть, как высшее наслаждение разливается по ее лицу и заставляет дрожать ее тело. Ему нравилось, чтобы она полностью лишалась из-за него власти над собой — хотя бы на несколько мгновений.

Прерывисто застонав, она продолжила движение, сначала медленно и ритмично, а потом мощно, со всей силой, рыдая от наслаждения.

И внезапно Роб потерял власть над собой. Он погружался в ее плоть, по-прежнему подчиняясь невозможному желанию каким-то образом соединить их тела еще сильнее. Он положил ее на стол — и взорвался внутри ее. Наслаждение пронеслось по нему ревущим потоком, мощным и всепоглощающим, и он погрузился в него, почувствовал, что ее ноги крепче смыкаются позади него, и возблагодарил Господа за то, что он привел к нему эту женщину.

«Но это ненадолго. Я должен помнить об этом. Только ненадолго».

Но ведь ему и нужно, чтобы это было именно так. Иное в его жизни просто невозможно, и единственное, что делало все это приемлемым, была уверенность в том, что это ненадолго.

Только он опасался, что теперь ему будет дьявольски трудно, когда она уедет.

Они уселись на диван и ели пиццу, слушали музыку и обсуждали то, что Кинг смотрел, как они занимались сексом, — и Линдси из-за этого было ужасно стыдно. Они решили, что Кингу нужно немного общения, и Линдси объявила, что у Карлы есть сучка колли по имени Ириска.

— Может, мы устроим свидание и тебе, приятель, — сказал Роб псу, протягивая ему кусочек колбасы с пиццы.

Линдси рассмеялась, и Роб вдруг заметил, что его нисколько не смущает то, что она знает о его долгом воздержании до ее появления.

И конечно, накануне вечером она спросила его про Джину, но когда он не ответил, она не слишком настаивала. Он понимал, что ей хочется узнать про него больше, но, похоже, она приняла те границы, которые он установил. И если честно, было… приятно, что кому-то есть до него дело, что кому-то хочется задавать ему вопросы про него самого. Он не мог дать ей — да и кому угодно — ответы, но было приятно, что ей не все равно.

Конечно, Милли он рассказал. Он рассказал ей все. Он инстинктивно почувствовал, что она не похожа на других, что она не станет его судить, что она действительно поймет. И она поняла. Она хранила его тайны, умерла с ними — и к тому же подарила ему свою жизнь.

После пиццы они оделись и в темноте погуляли по берегу. Линдси не надела куртку, и он натянул на нее одну из своих толстовок с капюшоном, а сам надел джинсовую куртку.

Когда их прогулка закончилась, он подумал, что, возможно, она рассчитывает на то, что он проводит ее обратно к гостинице «Гризли», что, может быть, пора заканчивать их «свидание». Но загвоздка была в том, что ему просто не хотелось этого делать.

— Может, зайдешь обратно в дом? — негромко спросил он, когда они пришли обратно.

Им надо было либо поворачивать направо по дорожке, либо идти дальше, к гостинице.

— Конечно, — тихо ответила она.

А он подумал: «Ты сам напрашиваешься, приятель, сам набиваешься на неприятности». Но он ничего не мог с собой поделать. «Вот почему тебе нельзя, чтобы в твоей жизни появлялась женщина. Ты обязательно к ней привяжешься — и что тогда?» Каждый раз в прошлом, когда он начинал чувствовать хоть тень привязанности, дело заканчивалось катастрофой.

И все равно он позвал ее обратно в дом, обратно в свою жизнь, впуская все глубже и глубже — точно так же, как, двигаясь в ней, ему все время хотелось войти глубже. И, как и в их близости, он не мог себя сдерживать.

Они лежали нагишом на кровати Роба, укрывшись стеганым одеялом Милли. Свет не горел, но они опять открыли окна, впуская в комнату воздух и ночные звуки. После возвращения они еще два раза любили друг друга, и Роб чувствовал себя совершенно выжатым и одновременно таким полным жизни, как никогда прежде.

Нет. В то лето, когда ему только исполнилось восемнадцать, он был полон жизни и чувствовал все то, что только способен чувствовать человек в этом возрасте. Но он не был уверен, что его жизнь тогда была настолько… полной.

— Что привело тебя сюда? — спросила она из полутьмы. — В Лосиный Ручей?

Она лежала на боку рядом с ним и гладила его по груди. Он лежал на спине и наслаждался тем, что она так близко, что ее нога под одеялом лежит поверх его ноги, а ее груди прижимаются к его руке. С первого этажа доносились звуки песни «Догоняем машину» — негромкие, но полные силы, — и он готов был поклясться, что «Снежный патруль» поет о несравненных глазах Линдси.

— Ничего особенного, — ответил он. — Всем надо где-то быть. А я просто оказался здесь.

— Но… почему? Я хотела спросить — откуда ты?

— Из Орегона, — сказал он.

Это была правда. Просто ее было очень мало.

— А почему ты уехал?

— Я вырос в маленьком городке, но… мне там не нравилось. И я уехал в Портленд… а потом в другие большие города. А потом добрался сюда.

— Как, скажи мне, ради Бога, можно попасть в Лосиный Ручей, если его специально не искать? У меня, например, была карта — и то я еле его нашла.

«В Лосиный Ручей можно попасть, если хочешь спрятаться». Но он не мог этого сказать ей.

— Мне трудно тебе ответить, — услышал он собственные слова.

Она еле слышно спросила:

— Почему? С тобой что-то случилось, правда?

«Черт! Не делай со мной этого, моя хорошая!»

— Эбби, я вымотался. Давай спать.

— А Милли знала, почему ты сюда приехал? Почему ты сторонишься людей?

— Угу, — признался он.

Его голос был таким же тихим, как и у нее.

— Вот почему вы двое так сблизились, — сказала Линдси.

— Вроде как.

— Если ты рассказал ей, то почему не можешь рассказать мне?

— Потому что я стану тебе противен, — услышал он свое признание.

Рядом с ним Линдси затихла — и он счел себя последним идиотом.

— Не могу представить себе, Роб, — заговорила она тихо, но твердо, — чтобы ты смог сказать мне что-то такое, что бы вызвало у меня такую неприязнь к тебе.

Он повернул голову на подушке, чтобы видеть ее. В комнате было темно, но он мог различить ее глаза и овал лица.

— Возможно, ты сама удивилась бы, Эбби.

Тут он прижал ладонь к ее щеке и поцеловал ее — крепко, отчаянно. Он сам не знал почему. Или, может, знал. Ему нужно было ощутить ее поцелуй — на тот случай, если он окажется последним. На тот случай, если его молчание ее оттолкнет.

Она ответила на его поцелуй — так же жарко, а потом прошептала: