Книга Вампитеры, фома и гранфаллоны - Курт Воннегут

Я полагаю, что мы вполне, без боязни впасть в противоречие, можем сказать, что во многих утраченных книгах Александрийской библиотеки было много чепухи. Люди тех времен верили в вещи, которые не могли быть правдой. Это были достойные сожаления времена.

Александрийцы верили в то, что наш мир – центр Вселенной. Они не знали, что причиной болезней являются крошечные животные и несчастливое детство. Они сражались на ножах. Обо всем этом есть информация в вашей библиотеке – о том, как жили те люди и на кого они были похожи. Про нас там тоже многое имеется. Новые книги про нас прибывают в библиотеку каждый день. Какими нас изображают в этих книгах? Мы – смесь добра и зла.

Меня восхищает и ставит в тупик комбинация добра и зла, которая составляет мою сущность и сущность всех людей, но мне уже трудно заставить людей говорить об этом. Люди смущаются.

Меня восхищает комбинация добра и зла, содержащаяся в томах вашей библиотеки.

Ради справедливости замечу следующее. Во время Второй мировой войны люди моего поколения в Америке жили в плену иллюзий относительно своих моральных качеств – мы считали себя безусловными носителями добра. Это получилось оттого, что Америка вела справедливую войну. Большинству людей и не снились столь возбуждающие душу и тело переживания.

Обычно войны заканчиваются тем, что их ветераны чувствуют себя преданными, а свою жизнь ощущают бессмысленной, потому что бывших воинов убеждают – армии с обеих сторон фронта в равной мере являлись носителями зла. Совсем не так было с американскими ветеранами Второй мировой, как и с ветеранами из Англии, Канады, Австралии, Франции – со всеми, кто воевал на нашей стороне. Поначалу, поскольку решили воевать с немцами, мы могли просто сказать: нацисты – плохие. Так всегда бывало в войнах до относительно недавнего времени – чтобы чувствовать необходимое воодушевление на поле боя, ты обязан обозвать врага исчадием ада.

Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили, что немцы в этой войне действительно проявили себя как настоящие служители сатаны. В их адрес и раньше звучали обвинения в том, что, дескать, во время Первой мировой они делали из человеческой плоти мыло и свечи. Но во время Второй мировой войны это было действительно так. Теперь мы реально воевали с тем, что находилось за пределами норм человечности.

Для нас все это обернулось очень плохо. Мы же были просто пустоголовыми детьми – как и вообще все солдаты, дерущиеся на земле. В наше сознание можно было заложить что угодно, и мы верили в это. Верили в то, что, поскольку наши враги являются носителями абсолютного зла, то мы по контрасту – невероятно чисты и невинны. И иллюзия чистоты, для существования которой тогда, до известной степени, было основание, сегодня стала нашим проклятием. Поэтому я радуюсь, что в вашем колледже есть библиотека, ведь библиотека – память человечества. И она постоянно напоминает нам, что человеческое существо – в известных пределах – лишено чистоты и невинности.

Выскажусь иначе: все люди до известной степени пребывают во власти жадности и жестокости. А еще и ярости – без всяких причин.

Вот я стою перед вами – через несколько дней мне исполнится пятьдесят лет. Почти полвека я воображал, будто реагирую на окружающую меня жизнь как человек отзывчивый и справедливый, время от времени – по соответствующему поводу – спуская на кого-нибудь собак. Но только недавно, с помощью врача, я понял, что спускаю этих собак каждые двадцать дней – независимо от того, что происходит. Я становлюсь злым – без всякого повода. Вот оно, зло, живущее во мне. Чтобы никто из вас не нервничал, сообщу, что Везувий в ближайшие шесть дней извергаться не собирается.

Я не чист и не невинен. Мы как нация отнюдь не чисты и невинны. И я настаиваю, что в самой сердцевине американской трагедии, которая наиболее характерно иллюстрируется массовым убийством мирного населения деревенской общины Милай, лежит иллюзия, порожденная в нашем сознании Второй мировой войной: в войне между добром и злом мы всегда, что совершенно естественно, будем на стороне добра. И именно поэтому мы так несдержанны в использовании оружия.

Мы так доверяем себе в отношении оружия, что во многих американских домах его держат свободно, как домашних животных. Слишком многие из нас связаны с пистолетами и револьверами фамильярными отношениями. Но эти штуки должны вызывать у нас на коже мурашки страха. Ведь это – машины для убийства. Мы должны бояться их, как рака, цианида и электрического стула.

Мой отец коллекционировал пистолеты. Держал их в смазанном состоянии. Этими машинами для убийства людей он обменивался с такими же чокнувшимися на оружии. Именно так отец доказывал Индианаполису, штат Индиана, что он – не баба, не слабак, хотя и занимается искусствами (он был архитектором). Я же просто уехал из Индианаполиса, что по сравнению с плеванием в потолок и коллекционированием оружия было несомненным шагом вперед.

Какое отношение все сказанное мной имеет к библиотеке в Уитоне? Кроме прочего, здесь есть много историй про оружие – как исторических книг, так и романов про эффектные способы использования взрывчатых веществ и огнестрельного оружия.

Не исключено, что подобные развращающие ум правдивые истории и романы несут ответственность за недостатки американского национального характера в не меньшей степени, чем Вторая мировая война. Я не настолько сведущ в этих делах, чтобы говорить от имени историков, изучающих эволюцию человеческой жестокости, о том, как выигрываются и проигрываются войны. Я могу представлять только романистов и хочу за всех нас попросить у вас прощения. Множество историй, написанных нами, заканчиваются стрельбой, сведением счетов и смертью, а миллионы и миллионы простаков ошибочно принимают наши рассказы за модель современной жизни. Мы так часто заканчиваем свои сюжеты сведением счетов и смертью потому, что мы слишком ленивы. Среди выстрелов долго не проживешь, однако это превосходный способ закончить рассказ. Но для Ли Харви Освальда, Сирхан Сирхана и Артура Бремера это оказалось чем-то бо́льшим, чем просто конец истории из книги. Для них подобная концовка стала в высшей степени убедительным мифом, современным уроком морали и благородства.

Какие еще разрушения учинили рассказчики? Понятно, они делали это без злого умысла – просто решали технические задачи, присущие особенностям их профессии. Перестрелка – отличный способ завершить рассказ, а это очень непросто. Сложно также поддерживать в читателе или зрителе интерес на протяжении долгого времени. Обнаружили, что аудитории сделать это легче, если ей не нужно в равной степени переживать за всех персонажей истории. Поэтому наряду с героями, чью судьбу нужно было тщательно оберегать, рассказчики включали в свое повествование персонажей, бывших, так сказать, расходным материалом – таким же, как прокладки «Клинекс». И эта особенность беллетристики тупыми милашками была воспринята как модель жизни. Ужасным примером того, как беллетристика и действительность меняются местами, стала мясорубка в тюрьме Аттика, штат Нью-Йорк, когда во время восстания заключенных полиция в отсутствие зачинщиков использовала автоматическое оружие против статистов разыгравшейся драмы.