Книга Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина

– Когда б мы здесь ходили век назад и, например, весной, я предложил бы воспользоваться услугами лодочника, – пытался разрядить обстановку Морской. – Да-да, в те времена наши реки были куда как более полноводны, и эта часть города иногда покрывалась водой настолько, что вместо извозчиков частными перевозками занимались лодочники.

Галочка сдержанно кивала, но то и дело останавливалась, с сомнением оборачиваясь к окнам больницы.

– Скажи-ка прямо, – не выдержал Морской, – ты не хочешь со мной ехать?

– Я хочу! – всполошилась Галочка. – Мне просто очень тревожно за дедушку. Быть может, было бы лучше, если бы я осталась с ним.

– Во-первых, тебе не разрешают оставаться правила больницы, не забывай. Во-вторых, ты же слышала, что сказала Двойра. Она уже приставила к адвокату Воскресенскому своих людей.

– Она не пошутила? – с сомнением спросила Галочка. – Откуда у нее там свои люди? Она ведь вместе с вами в первый раз пришла в больницу. И в тот момент там никого не знала.

– Ты плохо знаешь Двойру, – улыбнулся Морской. – Если ей где-то что-то надо, то часа, чтобы обрасти там закадычными друзьями, всегда хватало. Тем паче, если речь о медицинском заведении. Она в своей среде и, уверяю тебя, если говорит, что санитарки и медсестры всех смен отныне будут бдительно следить, чтоб посторонние к твоему деду не проникли, то так и есть. И, если честно, охране из таких вот санитарок – подкупленных какими-то, прости, ума не приложу какими, уловками Двойры, – я доверяю больше, чем незаангажированному дежурному милиционеру.

– Да, санитарки и медсестры – это сила! Одну боится даже главный врач: я видела сама, как он спасался бегством, когда посмел наступить на свежевымытый и еще не высохший пол, – улыбнулась Галя. – И вот я что еще подумала. Если вы считаете, что за мной может охотиться преступник, то, конечно, подвергать больного старика опасности не очень хорошо…

– Я не считаю, – осторожно возразил Морской, – я предполагаю: – И добавил, сам себя мысленно ругая за то, что теперь, возможно, придется ночь дежурить под палатой: – Но если тебе мои предположения кажутся нелепыми, скажи открыто и поступай, как считаешь нужным.

– Как для пленницы у меня слишком большая свобода выбора, – Галочка наконец улыбнулась, перенимая изначально предложенный собеседником игривый тон.

– Да ты и держишься как для пленницы неплохо, – похвалил Морской. – Хотя я уже ничему не удивляюсь. Раз даже Светлана, несмотря на все обстоятельства, не впала в уныние, а пытается мыслить в положительном ключе и действовать с задором, значит, мир ошибается, зовя вас, женщин, слабым полом.

– Сейчас уже никто так не зовет, – назидательно поправила Галина. – Хотя на самом деле быть слабой хоть не современно, но приятно.

– Как здорово, что ты так говоришь! – обрадовался Морской. – Тогда позволь, перехвачу мешок! – забрав с Галочкиного плеча весьма тяжелую котомку с вещами, он, удачно заметив на перекрестке будку городского уличного телефона, стал мысленно прикидывать, кому бы позвонить, чтоб попросить подбросить на авто. Выбор был невелик, однако несколько кандидатов имелись…

– Да я не в этом смысле! – решила сопротивляться Галочка. – Я же сама виновата, что нахватала из дома столько вещей! Я, понимаете, трусиха, и боюсь, что пока нас нет дома, все вещи разбегутся по новым хозяевам. Поэтому вот, нагреблась. А вам тащить…

– Снимаю шляпу перед такой хозяйственностью! – подмигнул Морской. – Из уважения к столь праведной черте готов нести такую ношу хоть пешком через весь город.

– Вот здорово! – не заподозрив художественного преувеличения, оживилась Галочка. – Я обожаю ходить пешком. Так лучше чувствуешь город.

Лишившись тяжеленного мешка, балерина сразу приосанилась и засияла. Откинув за спину светлые локоны, она, с интересом оглядываясь по сторонам, бодрым шагом направилась вперед. Глядя на это беззаботное и светящееся от удовольствия существо, Морской невольно улыбнулся и почувствовал, как злополучный мешок отчего-то стал существенно легче.

– Я очень благодарна вам за защиту, – говорила тем временем Галочка. – Одной и правда было бы значительно страшнее. А про Светлану, кстати, удивляться не приходится. Когда кого-то любишь и делаешь что-то ради него, быть сильной и верить в успех совсем не сложно. Ну, то есть, – тут Галочка смутилась, – я так думаю. Моя подруга Ната – я вас когда-нибудь обязательно познакомлю – пишет новеллы, и у нее была такая фраза: «Парит душа в неведомых мирах и ищет любящее сердце. А когда находит, то никогда уже не расстраивается». Когда любишь, ты практически всесилен!

Двадцатилетняя разница в возрасте, да и весь предыдущий жизненный опыт обязывали Морского скривиться в саркастической ухмылке, но Галочка говорила так уверенно, просто и воодушевленно, что тронула бы любого циника. Тем более цитата и впрямь была красивой.

– Хм… Что-то в этом есть, – сказал Морской. – Тут вспоминаются слова Бориса Пастернака. Одним моим знакомым он сказал, что знал двух влюбленных, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших ее.

– У вас есть общие знакомые с Пастернаком? – И без того большие глаза Галочки превратились в две громадные сияющие звезды. Пришлось объяснять, что для газетчика подобное одностороннее знакомство через вторые руки вовсе не знак какого-то отличия. – А вот Велимира Хлебникова, о котором мы сегодня неоднократно упоминали, я имел честь знать лично. И даже – на меня тогдашнего, двадцатилетнего, это совсем не похоже – не растерялся, а сказал в глаза, что вижу гения и очень этим горд.

– А он?

– Надеюсь, он все про себя знал и без моих похвал. Но для приличия, конечно, обсыпал благодарностями. Потом спросил, мол, что я сам пишу. Я не писал и в панике сбежал.

– Вы в далекой юности были ужасно стеснительный, да?

– В далекой? – Морской громко захохотал. – Сейчас, я так понимаю, в твоем представлении, у меня глубокая старость? И правильно, поделом мне!

– Нет-нет! – Галочка схватилась за голову, осознав, как неловко выразилась. – Вы не так поняли! Я вовсе не то имела в виду. Простите!

– Твое многоуважительное «вы» об этом прямо кричит! – не унимался Морской.

– Могу и на «ты», если позволите, – откупаясь от обид собеседника, предложила Галочка.

– Уж будь добра! – Морской все еще смеялся. Честно говоря, обычно он предпочитал со всеми быть на «вы», и сам не понимал, что на него нашло. Считаться для практически ровесницы твоей дочери человеком с давно утраченной далекой юностью было скорее весело, чем неуютно и, к тому же, справедливо, но промолчать не получилось.

– Итак, совсем недавно, в ранней юности, ты, – акцентируя каждое слово и тоже явно иронизируя, вернула тему в прежнее русло Галина, – был застенчив и сбежал от гения, едва он заинтересовался твоей скромной персоной… Кстати, а кто такой Хлебников?

Краем сознания Морской отметил, что в похожей ситуации кому другому непременно бы ответил: «Да так, поэт!», а про себя подумал бы сурово, мол, «С кем тут разговаривать? Оно им всем не надо». Но Галочка спросила с такой искренностью, что замыкаться даже не хотелось. Он кинулся рассказывать, попутно замечая, что даже уж немного подзабыл, как замечательно быть первооткрывателем для тех, кто не боится очаровываться и жадно впитывает новые истории. Галочка оказалась отличным слушателем. Из той породы, с кем хоть сам ты в сотый раз проговариваешь определенные слова, но переживаешь так, будто тоже только что осознал что-то новое.