Книга Сварить медведя - Микаель Ниеми

Я прислушался к спокойному шороху текущей воды.

– Не любить своих детей! Рожать детей, чтобы их мучить. Делать им больно, не утешать, когда им плохо.

И я увидел перед собой бурую, отекшую рожу ведьмы. Ее ухмылка была такой злобной и издевательской, что мне стало страшно: скажи я еще хоть слово – получу такую взбучку, что вряд ли выживу. Вырвет с корнями все волосы.

– Что ты сделала с Анне Маарет, чертова ведьма? Если… если… то я тебя убью!

Как она? Что с ней, с моей сестричкой? Жива ли она вообще?

33

На следующее утро, очень рано, в усадьбу пришли. Я уже проснулся, но все еще валялся на моем набитом соломой мешке, когда услышал, как хлопнула дверь в сенях. Натянул штаны и побежал открывать. На пороге стояла женщина. Я сначала ее не узнал – мокрое лицо было настолько искажено, что напоминало выжатую половую тряпку. Но быстро сообразил: Кристина. Мать Юлины. Она машинально переступала с ноги на ногу, будто все еще была в дороге. Я сразу понял: что-то произошло.

– Господин прост должен прийти… должен прийти…

– Он еще спит. А что случилось?

– Должен прийти… – Она попыталась что-то сказать, но разразилась такими рыданиями, что я не понял ни слова.

Я побежал к просту – оказывается, шум его разбудил. Он сидел на краю кровати в своей длинной, до пят, ночной рубахе и протирал глаза. Начал одеваться, но по неуверенным движениям было ясно: еще не совсем проснулся.

Мы пошли за Кристиной. Она вцепилась в рукав проста и тащила за собой. Он мягко освободился от ее хватки, и тогда она пошла впереди, почти побежала, то и дело оглядываясь, идем мы за ней или нет. Увидела, что не успеваем, и перешла на мелкий, но очень быстрый семенящий шаг.

В воздухе еще стоял ночной холодок, на листьях и траве матово поблескивала пыльца росы. Уже понятно – лето кончается. На березах все чаще просвечивали золотые монеты пожелтевших листьев, вот-вот начнется листопад. Грустно. Скоро, очень скоро зима заставит замолчать все живые звуки мира, сучья и листья почернеют, а созревшие семена разнесет колючий ледяной ветер. Перепутанные ветки склонятся под тяжестью снега, и эти белые аркады будут держаться всю долгую зиму, до весны.

Нас встретил хозяин, Элиас, и его взрослые сыновья. Не произнося ни слова, они повели нас через весь двор, мимо сарая и отхожего места к опушке леса, подступавшего прямо к их наделу. На земле лежал старый лоскутный ковер, а на нем что-то, прикрытое серым домотканым одеялом. Я догадался сразу – слишком уж это «что-то» напоминало человеческое тело. Все молчали, стояла полная тишина, если не считать непрерывного, на одной и той же противной ноте, жужжания мух.

Прост медленно нагнулся, опустился на колени и откинул одеяло. Он, конечно, знал, что увидит, но все равно испугался – судорожно отбросил тряпку в сторону, прикрыл рот рукой и откинулся назад.

Зрелище было жуткое.

Когда-то красивое лицо Юлины было не узнать. Сине-лиловое, язык распух так, что ему уже не нашлось места во рту, свисает на сторону. Элиас уже успел положить монеты, и когда прост их приподнял, глаза оказались полуоткрытыми, налитыми кровью, будто она в последние секунды жизни увидела самого дьявола.

– Я ее отрезал, – пробормотал Элиас и показал на стоящую совсем рядом старую сосну.

Только сейчас мы увидели обрывок веревки на одном из толстых нижних сучьев. Другой конец привязан к стволу.

Прост встал, внимательно осмотрел землю под деревом.

– Был какой-то табурет? Или что-то?

– Нет… наверное, забралась на дерево и прыгнула.

– Господи, помилуй ее душу, – еле слышно пробормотал прост.

Оглядел грубый сук, через который была перекинута веревка, опустился на корточки и задумчиво подобрал несколько темно-оранжевых чешуек сосновой коры.

– Жена-то проснулась совсем рано, – продолжил Элиас тихо и монотонно, без всякого выражения. – Будто чувствовала.

Прост повернулся к Кристине.

– Да, хотела глянуть, как она там… – Кристина говорила отвернувшись. Видно, не могла заставить себя посмотреть на тело мертвой дочери. – Гляжу – пусто. Видно, улизнула, пока мы спали.

Прост взял одеяло за края, сложил и откинул в сторону. На Юлине была только длинная, серая от сотен стирок ночная рубашка.

– Она всегда спит в этом… в этой рубашке?

– Да. Всегда и спит… спала.

– А на ногах? Никакой обуви?

Элиас покачал головой. Прост еще раз огляделся и заметил, что поодаль лежит еще один кусок веревки.

– А это?..

– Я разрезал петлю. Думал, жива еще… – сдавленным голосом сказал Элиас.

Его могучее тело дернулось словно в судороге, но он сдержался и замаскировал рыдание внезапным приступом кашля.

– А что за веревка? Ваша?

Отец Юлины, по-прежнему кашляя, покачал головой:

– Первый… первый раз вижу. Наверное, попросила у кого-то.

– Voityäparka, – опять заплакала Кристина. – Бедная девочка…

– Да… что тут скажешь? Бедная девочка… – пробормотал прост.

– Бедная, бедная девочка… неужели душа ее теперь попадет в ад? – внезапно спросила мать, заглядывая просту в глаза.

Прост не ответил. Как мне показалось, не смог себя заставить. Вместо ответа сложил руки и прочитал молитву – точно так, как читал, когда причащал еще живую Юлину. Элиас и Кристина присоединились к молитве, а я так и не решился. Все, что говорит прост, – слова. Всего лишь слова. Его слова не смогли ее защитить.

– Агнец Божий – и такое дело… грех ведь? – спросил отец. – Нельзя ведь?

– Нельзя.

– Даже когда совсем худо… держаться надо, вот что я вам скажу.

Похоже, Элиас уговаривал сам себя. Прост осторожно положил руку Кристине на плечо:

– Расскажите… как вы ее нашли?

– Ну… я же говорю – лежанка пустая. Покричала, конечно, в сарай заглянула. Господи, беда-то какая… потом гляжу, а на опушке-то… Я сразу поняла: она.

– И?

– Закричала, конечно. Криком закричала – Элиас, кричу, ребята… скорее, мол, скорее!..

Братья дружно закивали.

– А потом?

– Отец-то сразу веревку отрезал, – пробормотал старший.

– Ковер велел притащить, – сказал второй сын. – Веревку, значит, отрезал, петлю снял… снял и говорит: нет, говорит. Нельзя в дом такое нести.

– Почему нельзя? Можно.

– Ну, те-то… кто сам себя…

– Пока можете положить тело в сауне. Пусть исправник посмотрит.

– А мы еще и не посылали.

– Значит, пошлите сейчас. И отнесите в помещение прямо сейчас. Мухи…