Книга Отрезанный - Михаэль Тсокос

«Черт!» – выругался про себя Пауль.

В этот момент он перестал находиться в роли нейтрального наблюдателя – татуировка снова вернула несчастного отца к ужасной действительности.

«Неужели это Ханна?»

Татуировка была ему незнакома, но это ничего не значило. Ведь дочка могла нанести ее недавно. Однако делать окончательные выводы по идентификации Ханны только на основании размытой видеозаписи небольшого размера было нельзя.

Внезапно на изображении появился Мартинек, который, казалось, не боялся показывать своего лица. Он встал прямо перед камерой и грустно посмотрел в объектив. В одной руке Свен держал секционный нож, а в другой то, что на первый взгляд напомнило металлический прут. Однако потом оказалось, что это была палка от метлы. Херцфельду удалось разглядеть даже насечки на дереве, которые Мартинек, по-видимому, нанес на нем своим ножом.

– И что теперь? – спросил стоявший рядом с профессором Ингольф, когда запись подошла к концу.

Экран в руках Херцфельда почернел, и некоторое время по нему пробегали только светлые полосы. Однако потом он снова ожил, и запись возобновилась, только уже с другого ракурса. Мартинек переставил штатив, к которому крепилась камера, к краю стола так, чтобы были лучше видны его дальнейшие действия. Теперь он начал вскрывать грудную клетку девушки.

– Нет! – одновременно вскрикнули Ингольф и Херцфельд, напомнив своим поведением зрителей в кинотеатре, со страхом ожидающих появления на экране следующей сцены фильма ужасов.

Только в этом случае все происходящее не являлось спецэффектом, а было реально!

«Я люблю тебя, папа», – почудился Херцфельду голос его дочери.

Он хотел было уже отвернуться, потому что предпочел бы умереть в неведении, чем увидеть, как Мартинек режет тело его дочери. Но этого не потребовалось – съемка оборвалась еще до того, как секционный нож достиг пупка девушки.

– Что он делает? – взволнованно спросил Ингольф.

Через некоторое время запись возобновилась. Мартинек, очевидно, взял камеру в свои руки, и стало хорошо видно, что белый мешок снова оказался плотно закрытым. С внешней стороны он был в нескольких местах испачкан кровью. На разделочной доске у изголовья стола лежали вырезанные органы.

Камеру качнуло, и в этот миг стало видно, что весь пол в помещении был закрыт водонепроницаемым брезентом. До сих пор Мартинек делал съемку без звука, но теперь, когда он положил камеру на стол, чтобы высвободить обе руки, стал слышен шорох мешка, перемещаемого по столу. Большая часть экрана оказалась затемненной, но в оставшемся открытом месте можно было увидеть, как Свен водрузил мешок на заранее приготовленную тачку. Затем изображение сменилось, и показался сад.

– Он везет ее сюда, в лодочный сарай, – прокомментировал Ингольф, хотя в этом и не было необходимости.

Мартинек повесил видеокамеру за ремешок себе на грудь, и теперь стал просматриваться задний участок усадьбы вместе с лодочным сараем, причалом и озером. Кроме прерывистого дыхания и хруста снега, раскачивавшаяся на ходу камера никакого иного звука не запечатлела. Наконец шины тачки достигли пристани, выходившей к скованному льдом озеру.

– Что он задумал? – произнес Ингольф, но ответа не услышал, поскольку Херцфельд с экраном в руках выбежал из сарая.

Снаружи было пасмурно, но еще не темно, что позволяло легко отслеживать события на экране и, бросив взгляд вокруг, сопоставить их с окружающей местностью. Пирс начинался в трех метрах от лодочного сарая, а его узкие сходни, проложенные над берегом, заканчивались в камышах, торчавших из-под снега, словно пальцы мертвеца из могилы. Приближаясь к причалу, Херцфельд заметил на столбе небольшую табличку с надписью: «Вход запрещен», но проигнорировал предупреждение, как это сделал на видео и Мартинек.

На записи Свен достиг конца мостков. Видимо, в этом месте уровень воды был достаточно высоким, и ему потребовалось лишь небольшое усилие, чтобы оказаться вместе с тачкой на льду озера. При этом труп в мешке Мартинек перегружать не стал.

С этого момента в записи больше не было никаких перерывов. Свен целеустремленно двигался ровными шагами по заснеженному льду озера, держа мешок с трупом под прицелом болтающейся у него на груди видеокамеры.

Между тем Херцфельд и Ингольф достигли конца лодочной пристани, и теперь впереди них была только покрытая льдом поверхность озера. Следов от тачки больше видно не было, поскольку их замело снегом. В двадцати метрах от берега ветер дул значительно сильнее и, словно скальпель, впивался в пальцы, которыми профессор держал монитор.

– Это буй? – решил уточнить Ингольф, обгоняя Херцфельда.

– Может быть, и буй, – ответил Пауль.

С того места, где они находились, разобрать в сумерках, что именно виднелось на льду посередине озера, было практически невозможно. К тому же на изображении, при значительно лучших условиях освещения, объектив видеокамеры никакого темного предмета не зафиксировал.

– Пойду проверю, – сказал Ингольф и, прежде чем Херцфельд смог ему помешать, ступил на лед.

– Подожди! – попытался остановить профессор практиканта, но тот только махнул рукой и стал продвигаться к середине озера, двигаясь как на коньках.

– Скоро будет совсем темно! – крикнул фон Аппен и, не оборачиваясь, указал рукой на небо, покрытое тяжелыми серо-черными облаками. – Еще несколько минут, и мы здесь ничего не увидим!

– Оставайся там! – прокричал в ответ Херцфельд.

Он хотел уже положить монитор ноутбука на причал, чтобы последовать за Ингольфом, но его остановил голос Мартинека.

– Привет, дорогой, – произнес Свен.

Голос его бывшего коллеги звучал тепло, несколько торжественно и немного грустно. Херцфельд сразу же догадался, что Мартинек обращается на записи не к нему, да к тому же в кадре появилась здоровенная ручища другого человека. Последовало долгое и крепкое рукопожатие.

– Похоже на крест! – послышался крик Ингольфа, но Паулю было не до него.

Все его внимание обратилось на экран, он сосредоточился на разворачивавшихся там событиях.

– Значит, так оно и должно быть? – спросил на записи Мартинек, отпустив руку неизвестного.

Ни фигуры, ни лица незнакомца видно не было. Он также не произнес в ответ ни слова, видимо ограничившись кивком, поскольку Мартинек вновь схватился за тачку, развернул ее на девяносто градусов и потянул за ручки вверх.

«Он убьет меня, если ты не поступишь в точности так, как он велит, – вспомнились почему-то в этот момент Херцфельду слова его дочери, записанные на автоответчике. – Он контролирует каждый твой шаг».

«Что она хотела этим сказать? – принялся размышлять Пауль. – Пыталась дать понять, что у Мартинека есть сообщник? Тот, кто во время записи стоял рядом с ним и наблюдал за тем, как мешок с трупом медленно соскальзывает с тачки, а потом с тихим всплеском исчезает в свежевырубленной проруби?»