Книга Нежность в хрустальных туфельках - Айя Субботина

— Я вырос, ма. Наверное, слишком рано, но мне пришлось. Кто-то должен был быть рядом, заменяя тебе плечо мужа и выслушивая бесконечные жалобы на жизнь. И когда ты рассказывала, как тебе больно от его бесконечных молодых любовниц, ты не спрашивала, готов ли я слушать все это взрослое дерьмо.

Она выкатывает глаза, сглатывает, но находит силы промолчать. Просто смотрит на меня, вдруг — внезапно! — прозревая от того, что именно так я и жил последние несколько лет. Что я учился водить машину с пятнадцати, чтобы забирать ее из ресторанов, где она вместе с подругами заливала свое горе. Что я, спортсмен, начал курить после того, как они с отцом чуть не разнесли по щепкам весь дом, споря о разделе имущества после развода. И что первой моей женщиной была совсем не невинная девочка моего возраста, а элитная проститутка, которую отец, в лучших традициях ритуала олигархического взросления, вручил мне на шестнадцатилетние. И ей точно было больше, чем моей Колючке сейчас.

Мы просто смотрим друг на друга, и что-то в ее взгляде меняется, когда я, собрав сумки, иду к двери. Она отходит в сторону и не находит ни единого слова мне на прощанье. Даже не плачет. И на том спасибо, потому что, как бы там ни было, она все равно моя мать и я всегда буду ее любить, и всегда приду ей на помощь, если потребуется. Но так же я навсегда закрою для нее свою личную жизнь и повещу здоровенный замок с надписью «СТОП» на все, что касается наших с Колючкой отношений.

Когда сажусь за руль, меня всего трясет. Мышцы в таком диком тонусе, что попадись мне под руку боксерская груша, я бы выколотил из нее весь песок, а заодно в хлам убил собственные кулаки. Еще какое-то время просто катаюсь по городу, пока на глаза не попадается магазин елочных украшений, в витрине которого стоит коробка со стеклянными украшениями из сказки про «Золушку»: несколько разных корон и пара хрустальных туфелек. Представляю, как все это моя девочка будет вешать на елку, сидя у меня на плечах — и оттаиваю. Хоть дорого, но все равно покупаю и рулю в сторону дома, по пути прокручивая варианты возможных альтернативные работы. Уверен, что на первое время найду себе что-то на неполный рабочий день. Как ни крути, а я не могу совсем свалить из школы.

Подъезжаю к воротам — и реально охуеваю от того, что вижу: Варя бежит — чуть не падает. Волосы спутаны, лицо бледное, ноги странно подворачиваются, как будто она вот-вот упадет. И через секунду, когда успеваю ее поймать, замечаю причину ее гонки.

Я никогда не видел ее мужа, но много раз представлял его в своих агрессивных фантазиях. С одной стороны, судя по тому разговору, он был очень большого мнения о себе и собственных способностях, с другой — может, я и дурак так думать — но в голове вообще никак не вязалось, что нормальный мужик будет говорить женщине такие мерзости. Тем более угрожать. И обещать «трахнуть на субботнике».

Теперь он передо мной, и что я вижу? Мелкий коротышка с пьяными поплывшими зенками и одутловатой рожей, который так накачан дешевым пойлом, что, вероятно, его печень скончается через пару лет. Если, конечно, я не убью его прямо сейчас.

— Ты на кого… — начинает он, но я «успокаиваю» козла одним ударом под ребра.

Я умею бить так, чтобы, сука, харкал кровью. Меня научили. Я в клетке и не таких укладывал. Точнее — реально крепких мужиков, а не вот этого борца с женщинами. Этого я даже не буду «радовать» честной дракой. Я его, блядь, просто выебу кулаками. Чтобы пару лет работал на врачей и стоматолога. Чтобы вообще забыл о моей Варе.

Он скручивается, но я сгребаю его за грудки и впечатываю ему с левой, хоть мудак даже с пьяни пытается прикрываться. Но я же амбидекстр, и на самом деле мало кто вот так сходу ждет, что его противник может зарядить с левой так же крепко, как и с правой.

Когда есть мужик, который поднял руку на твою женщину — или просто подумал ее обидеть — нет звука приятнее, чем хруст свернутой челюсти и треск лихо вылетающих из десен зубов. Я просто держу его одной рукой и методично хуярю в лицо. Именно так: раз за разом, чтобы его башка откидывалась на слабой шее, как маленькая боксерская груша. Его нос в хлам, челюсть тоже. Да и улыбаться скоту в ближайшее время вряд и захочется.

Потом беру за шиворот и окунаю в рожу в сугроб.

Варя сзади и смотрит на меня такими глазами, будто моей жизни что-то угрожает. Но, слава богу, даже не пытается вступится за это дерьмо, и просто ждет, когда я научу его обходить нас десятой дорогой.

— Иди в дом, — говорю твердо, четко и спокойно. — Тебе здесь не на что смотреть.

И очень надеюсь, что она понимает мой взгляд: «Со мной все будет хорошо».

Колючка подбирается и быстро скрывается в подъезде, а я смотрю, как мудак копошится в подтаявшем от его крови и соплей снегу. Достаю сигарету, закуриваю, впервые чувству себя настолько классно от того, что мои кулаки, наконец, сделала хорошее дело: отучили одного пидора трогать беспомощных женщин.

Он все же встает, хоть шатается, словно тряпичная кукла. Щелкаю пальцами у мудака перед носом и скалюсь, потому что он шарахается в сторону. И… бля… он обоссался.

— Ты… — говорит уже очень отчетливо шепелявя, но так и не заканчивает речь.

— Увижу тебя возле нее еще раз — убью, — повторяю свою недавнюю угрозу. Достаю телефон и пока чмо приходит в себя, делаю минутную запись его попыток понять, что это за мокрое пятно у него в паху. Потом выразительно трясу телефоном. — Станешь у меня звездой ютуба на радость всем своим дружкам. Тебя свои же и опустят.

Мудак даже размахивает клешнями, но на этот раз я пинком отправляю его жопой в снег.

— А теперь пошел на хуй, или я передумаю избавлять тебя от мошонки, чтобы такое говно не размножалось.

Он выбирается из грязного снега и, шатаясь, сваливает.

Он никому и ничего не скажет, потому что его, взрослого мужика, побил восемнадцатилетний пацан, которого он даже ни разу не двинул в ответ. И потому что он обоссался от страха. Ну и еще потому, что такие «воины» сильны только с теми, кто не может дать сдачи.

Когда проспится, подумает и осознает, вероятно, поймет, что я сделал ему королевский подарок под елку, не сломав заодно парочку ребер, руки, ноги и натянув очко на глаза.

Глава пятьдесят седьмая: Даня

Я захожу в дом и застаю Варю нервно расхаживающей по прихожей прямо в пальто.

Она срывается на звук двери, бросается ко мне и обнимает так крепко, что у меня сбивается дыхание. У меня руки в крови и я не хочу ее испачкать, поэтому просто придавливаю локти к ее бокам и шепчу в макушку:

— Детка, ты что, плакать придумала?

Она мотает головой, но при этом судорожно вздыхает и нервно поднимает, и опускает плечи. Я стою на месте и разрешаю ей выплакаться. В голову снова лезут образы ее перепуганного лица, когда бежала одна по пустой улице, и хочется плюнуть на все, выйти на улицу и все-таки наказать урода по полной программе. Наверняка не успел далеко уйти.