Книга Хатшепсут - Наталья Галкина

— Ладно, — сказал Чурилов, — хочешь пожить в мастерской? Еда в холодильнике. Окна позволяют произвести полное затемнение. Занавесим маскировочными.

— Нет, — сказал Арсений, — они ведь вычислили, что я мог войти в эту дверь.

— Необязательно, — сказал Валентин. — Просто штора красная, свет горит, говорят среди ночи. Проверяли.

В шесть утра мы вышли из мастерской, и ни во дворах, ни на улице никто нам не встретился. Трамвай был полупустой. Вульгарное утро. Будни служащего. Надежда домохозяйки. Скукотища была разлита в воздухе, словно детектив растаял, почуяв рассвет.

Но впереди маячила вечерняя Ирэна с культуртрегерской программой. С ужасом узнал я, что она собирается вести меня к писателям на «дискуссионный клуб».

— Тему я забыла, — сказала моя возлюбленная, грызя карамельку, — да это и не важно.

Я подтвердил. Ни малейшего значения не имеет. Последнее оказалось сущей правдой, поскольку из выступлений писателей, совершенно поразивших меня, никакая единая тема не просматривалась и не прояснялась ни с пьяных глаз, ни на трезвую голову, ни с похмелья.

Поначалу неизвестные мне местные авторы с безумным блеском в очах обвиняли друг друга в принадлежности к мафии, зажимающей таланты; намекалось и на национальный состав одной из мафий, члены которой именовались «русскоязычными космополитами». Попеременно то те, то другие люди, очевидно из разных группировок, цитировали стихи и прозу зажимаемых противоположною стороной талантов; на мой неискушенный слух стихи и проза словно бы принадлежали одному и тому же лицу; и, будь я редактор, я тоже бы такой скукотищи нескладной печатать не стал нипочем. Потом вышел приличного вида тихий старичок, достал бумажку и стал читать:

— Наконец-то в шестидесятые годы девятнадцатого века восторжествовала гласность!

И далее минут на пятнадцать о либералах и дрязгах прошлого века. Я не знал, что и подумать, и стал смотреть по сторонам. Никто и бровью не повел. Ирэна напряженно слушала. Старичку поаплодировали. Следующий выступающий говорил о прекрасно поставленной клубной работе, грандиозных усилиях издателей; на его взгляд, все было замечательно, вот только имелась одна заковыка: жен писателей не пускали с писателями за границу. Я стал томиться. Окружающие по-прежнему бестрепетно и непроницаемо внимали. Я сказал Ирэне:

— Я хочу кофе.

— Скоро будет перерыв, — сказала она.

— Я хочу рюмочку, — сказал я.

— Неужели тебе не интересно? — с укором прошептала она.

В это время очередной пламенный оратор выкрикнул с трибуны:

— Нас обманывают и обирают! Я буду бороться до последнего вздоха с ворами из писательской столовой!

Овация.

— Я хочу в туалет, — прошептал я в розовое ушко.

Ушко запылало.

— Не паясничай, — грозно зашептала Ирэна, — тебе не идет изображать циника и нигилиста.

Потом выступили две убийственные дуры, одна передовая (левая), другая отсталая (правая). Правая с парикмахерской прической офицерской жены (я лично люблю офицерских жен, они женщины порядочные, вот только прически их мне не нравятся), левая — лахудра со швами чулок винтом, чулки в гармошку. Обе возмущались.

Левая сказала:

— Мы понимаем друг друга с полуслова, как нам Эзоп завещал.

Не думаю, чтобы Эзоп что-то завещал этой бабенке.

А правая сказала:

— Наши сиротские слезы еще отольются!

После излияний плакальщицы настал драгоценный долгожданный перерыв, и, дружно закурив, народ двинулся сквозь дымовую завесу в буфет. Мы с Ирэной сели за столик на отшибе, крохотный двухместный столик. Какой-то человек придвинул к нашему столику третий стул и сел между нами. Я не успел возмутиться, как он поздоровался.

— Господи, Арсений, — воскликнул я, — да неужто и вы ходите к писателям?!

Ирэна хотела закурить, ни у меня, ни у него не оказалось спичек, она отправилась добывать огонь у молодых литераторов с зажигалками, воодушевленно распивавших в другом углу.

Арсений быстро наклонился ко мне.

— Пожалуйста, я тебя прошу, у меня выхода нет, у нас «дипломаты» похожи, я поставлю свой рядом с твоим, возьми мой, я тебе домой позвоню, только не открывай и с игрушкой не манипулируй; у тебя там что-то нужное? а то я могу позвонить и через день-два.

Я, как и многие из нашего НИИ, носил «дипломат» для солидности и на всякий случай.

— Ладно, — сказал я, — валяй.

Арсений ушел раньше, а я стал уговаривать Ирэну не возвращаться в зал после перерыва. Многие из сидящих за столиками тоже не собирались никуда уходить, вполне окопавшись с бутылками и тарелками. На мое счастье, она согласилась. С фальшиво естественным лицом подхватил я чужой атташе-кейс с неведомой игрушкой (уж не пистолет ли?), и мы пошли.

— Кто это был? — спросила Ирэна.

— Ученик профессора К., — отвечал я бездумно.

Моя подружка остановилась и вытаращила на меня зелено-голубые очи свои.

— Как?! — вскричала она. — Это его ученик? И ты молчал?

— Да откуда я знал, что ты знаешь про профессора?

— Про него все интеллигентные люди знают, — сказала Ирэна убежденно.

И, повиснув у меня на локте, что было очень приятно, она принялась, овеваемая метелью, болтать о профессоре, как обычно, борясь с моим невежеством, но монолог ее длился недолго, — в глубине улицы мелькнул признак отдаленный нужного нам вида транспорта.

— Такси, такси!

Издалека надвигался зеленый глазок, как у приемника. Моей возлюбленной пора было в лоно семьи. К сыну — я понимал; к свекрови, растившей сына, пока Ирэна просвещалась и просвещала меня, — допустим; но к мужу… Бог нам всем судья, — и мне первому. Я поймал такси, она измазала меня помадой и укатила. Я остался один в метели. «Дипломат» оттягивал мне руку. Мне не хотелось домой. Я двинулся вдоль Фонтанки, где в черных полыньях плавали утки и селезни, и вошел в Летний сад. От снега в нем было довольно светло, а в конце главной аллеи горела неведомая лампочка. Сад был совершенно пуст, ни души. Я обогнул пруд, достиг сердцевины сада, сел на скамейку и открыл дипломат.

На растяжках в подрессоренном состоянии в гнезде из пенопласта, дерева и поролона лежало нечто, похожее одновременно и на оптический прибор, и на маленький дистанционный пульт управления. Ячейки, напоминающие встроенный фотоэкспонометр, вокруг диафрагмы маленького объектива. Несколько сигнальных лампочек разного цвета. Клавиши. Подвижки.

Игрушка.

Конечно же, я достал ее из гнездышка, положил на колени, нажал кнопку «Пуск»; загорелись цветные лампочки; заглядывая в глазок диафрагмы, я начал тихонько вращать колесико с цифрами, пока не услышал щелчок и не увидел возникающее там, в глубине оптики, слабое свечение.