Книга Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов

— А карга-то не в селе живёт! Вы вот на эту тропку сворачивайте, дальше через болотце, через ручей, а там и дом её увидите. Что, заболел кто?

— Заболел…

— Ну, она поможет. Хочь грыжу вправит, хочь зубную боль заговорит.

— Зубы, земляк, мы сами заговаривать умеем. Вот мозги бы кто вправил.

— У-у, не сумневайтесь. Что надо, куда надо, туда и вправит. Она всем знахарям знахарь! — мужичок развеселился, довольный тем, что можно на немного оторваться от работы и побалагурить. Мы повернули коней на тропу.

— Она и почечуй отваром лечит замечательно, — крикнул он нам вослед, наблюдая, как Елеферий наискось устроился в седле после многочасовой непрерывной скачки.

Даже с таких подробных описаний найти избу знахарки оказалось непросто: вокруг стоял какой-то содомски запущенный лес, полный гнилых поваленных дерев и густо выдуревшего кустарника, среди которого преобладала смородина. Едва мы впоролись в эту чащу, поднялся невообразимый птичий гвалт, и в начинающее по-вечернему багроветь небо взмыла туча галок.

— Это бабка, что ли, живность развела? — озираясь по сторонам, прошептал Елеферий.

Мне стало смешно:

— Ты чего, христов воин, заробел? С тобой же вся крестная сила! Вот, смотри, уже приехали. Тебе здесь даже и понравится.

Договорить я не успел, прямо перед мордой моего жеребца невесть откуда, как из-под земли, выросла высокая старуха в чёрном платке и чёрном рваном безрукавом шугае. Дополняли наряд чёрная юбка, волочившаяся подолом по траве, и несколько рядов кроваво-красных бус.

— Здравствуйте, молодцы. Ищете что? Или кого?

Голос старухи прозвучал вполне миролюбиво. Оправившись от лёгкого родимчика, мы тоже приветствовали бабушку. Мой вещий каурка, однако, нутряно всхрапнул, поджал уши и попятился, кося на меня глазом: «нюхом чую, не туда заехали…».

— Нам бы Евдокию Ниловну увидеть, дело к ней, — объяснил Елеферий.

— Это можно. Я и есть Ниловна… Что ж, если дело того стоит, пойдёмте в избу.

Старуха повернулась и первой двинулась к видневшемуся за деревьями дому. Было понятно, что она считает себя полной хозяйкой этого леса и чувство боязни старушке неведомо.

Дом, издали казавшийся резной игрушкой, на самом деле был сильно тронут временем: подгнившие венцы, завалившееся вбок крыльцо и длинные строчки тёмно-зелёного мха на крыше. Крыша примыкавшего к дому сеновала вообще в нескольких местах зияла провалами. Хорош был только крепкий и высокий тын вокруг двора, недавно подновлённый.

— Лошадок можете на зады пустить, там прясло высокое, не уйдут.

Мы воспользовались предложением хозяйки и отпустили коней на крохотный лужок за сараем. Когда вернулись к крыльцу, хозяйка была не одна: под её рукой, прячась в складках бабушкиного шугая, стоял светловолосый мальчуган лет восьми-девяти.

— Внучонок мой, Андрюшка.

Я присел и протянул парнишке руку:

— Давай знакомиться, герой. Меня звать Сашкой. А это — Елеферий-Семён, он монахом будет.

Мальчуган оторвался от спасительной юбки, подал свою маленькую ладошку и, вдруг на какое-то мгновение в мои глаза проник взор его тёмных, несообразных с цветом волос, глаз.

— Он воин, бабуля, и он недавно человека убил, — сказал парнишка. — Но тот был злой дядя…

У нас с Елеферием пропал дар речи. Старуха засмеялась каким-то куриным квохтаньем и, любя, шлёпнула внука пониже спины:

— Иди-ка на стол чего ни есть собери.

Пояснила:

— Сколько раз уж ему говорено, чтоб людей не пугал! Нет, всё равно балует. Весь в прадедушку, батюшку моего покойного, пошёл. Тот, бывало, то же вот так вроде шутейно скажет на селе: «Ты, Емеля, горшок-то с серебром, что в правом углу амбара зарыл, перепрятал бы, украдут, чувствую…». Глядь: чешет Емеля во все лопатки по деревне прямо в амбар свой! Перепрятывать. Вот и пошла по округе молва, что колдун он. А какой он колдун?! Он просто знахарь: знал то, чего людям по лености знать не хотелось — травы знал, заговоры… И как кости править знал. От батюшки ко мне наука перешла. Да и домик этот. А теперь вот Андрюшка помаленьку вникает. Мать-то у него, дочерь моя, шалая. Увязалась за купцом-молодцом, вот и нагуляла дитё, бесстыдница. Сколь лет от неё ни слуху, ни духу не было. А прошлым летом является: «Забери, маменька, Андрюшку. Боюсь, мол, за него. Не такой он как все…». Вот и живём теперь вдвоём. Ну, соловья баснями не кормят, проходите…

Внутри изба колдуньи ничем не отличалась от обычной деревенской. В центре стояла высокая белёная печь, в углу подле двух подслеповатых окошек большой стол, в другом — полочка-киот с иконами, срединное место среди которых, как положено, занимала доска с изображением святого Пантелеймона. По стенам были в изобилии развешены пучки сушёных трав самого разного происхождения.

Смышлёный Андрюшка уже успел нарезать краюху хлеба и выставить на стол горшок со щами.

— Сейчас змеятинки поедим, — с бодростью висельника шепнул мне на ухо Елеферий.

— Нет, батюшка, — ехидно откликнулась из угла знахарка, — змею вчерась доели, сёдни только жаба попалась…

Елеферий смутился, меня разобрал смех. Поражал не столько острый слух старухи, сколько острый ум. Я выложил из дорожного мешка привезённое угощение — пироги-подорожники из монастырской трапезной, мёд, вяленого леща:

— На чужой обед надейся, а свой припасай.

— Так что ж ищем? — повторила знахарка свой вопрос. Андрюшка молчал, не сводя с меня своих омутных глаз. Я неожиданно для себя плюнул на все заранее обговорённые с Елеферием уловки и заговорил начистоту:

— Не вели казнить, Ниловна… Ты нынче зимой ядовитых порошков не готовила? Или, может, кто из знакомых знахарей большой заказ на это дело получал?

Елеферий удивленно поднял брови: как же так, ведь договорились — мол, брат помирает, снадобье ему прикупить хотели?!

Но мне вдруг почему-то надоело врать и крутиться из кулька в рогожку: я уже начал забывать, что общаться с людьми можно вот так, запросто, не раздумывая, можно ли это сказать или нет. Нет, точно, я с этим расследованием умом тронусь. Совсем перестал доверять людям. Сидит передо мной славная старушка, а у меня мыслишки всякие гадкие. Ну в самом деле, ну могла ли такая расчудесная бабуш… Что она говорит? Да вот и она о том же:

— Что тут скажешь… Не каждый яд — отрава. Нужно меру знать, и будет не отрава, а лекарство. Возьми паслён, белену или болиголов… Или тот же горицвет, ландыш, ежевник! Беленой бессонницу и судороги снимаю. Болиголовом — боль утоляю…

Речь старушки журчит как ручеёк. Я чувствую, как мою с утра побаливавшую голову без всяких порошочков и отваров покидает тяжесть, становится легче, легче… Андрюшка подвигает мне плошку со щами, Елеферию тоже, кладет нам по куску хлеба. Какой славный мальчонка. И какие недетски умные у него глаза! Смотрит, смотрит… А бабушка его, она — сама простота: