Книга Мародёры - Александр Ансуз

Саша смотрел на дорогу, курил сигареты:

– Блин, ненавижу врачей. Как можно такими быть?

– Ну почему, может, они не такие уж и плохие, – ответил ему Сергей.

– Думаешь? – печально сказал Саша. – Все, что я знаю, так это то, что в нашей стране болеть нельзя. Если здоровье отказывает, то это конец.

Сдохнешь либо в очереди, либо сам врач залечит. Знаю я, как там дело было. По прибытии на место происшествия любое должностное лицо обязано оказать медпомощь. Скорее всего, в новогоднюю ночь приехала бригада «Ух». Увидела двух стариков в непрестижной «четверке» и молодую бабу с живым супругом в иномарке. За стариков никто не вступится, подумали они, и их просто оставили на месте, даже не приступив к реабилитационным мерам. Тем более не отвезли в реанимацию. Отец ведь умер не сразу на месте, он был еще жив. У него даже сейчас лицо не потерявшего сознание человека. У нас тоже были случаи, когда люди просто замерзали и истекали кровью, а «скорая» молча за этим наблюдала. Вот к примеру: с момента распада Союза не было ни одного дела, возбужденного по инициативе морга по факту неоказания медпомощи или ненадлежащей медпомощи, а ведь вскрытие – это на настоящий момент самая точная область медицины, вскрытие показывает все. Но можно что-либо доказать только по инициативе родственников и если вскрытие делает независимая экспертиза, например в другом регионе, и только за очень большое неофициальное вознаграждение. Поэтому они сейчас и ссут, никаких документов не дают. Мне не позволяют вывести тело, чтобы сделать вскрытие в другом регионе. Никто и никогда не поставит мне на документ гербовую печать. Сторонний морг примет тело только при наличии гербовой печати, но похоронить по обычной справке о смерти можно. Понимаешь, Сергей, я прекрасно знаю, какие коновалы работают в приемном покое БСП [12] , особенно в приемном отделении, а если смерть происходит в операционной, то тело сразу же направляется в морг на вскрытие, и доступа к нему ни у кого нет. А вскрытие делают сразу же и почти те же врачи. Огромное количество врачебных ошибок ни разу не было выявлено, а тем более официально сотрудниками морга. Ты можешь себе представить, чтобы в нашей стране после развала Союза не было врачебных ошибок? Точнее, быдла со скальпелем в руках, убийц, которые настолько циничны, что убивают только по собственной необразованности. А еще проще дождаться, пока человек помрет до приезда в больницу, тогда даже тело в больницу не нужно везти, а можно списать все на смерть до прибытия «скорой».

Сергей промолчал, а Саша продолжил:

– На моей памяти за четыре года, что я проводил проверки по материалам травмирования, в реанимации выжил всего один человек, да и тот остался с интеллектом четырехлетнего ребенка.

«Газель» свернула с трассы на дорогу, уводящую в глубь леса. Саша высматривал на повороте «голосующих», но никого не было, хотя обычно на повороте всегда кто-нибудь стоял, дожидаясь, когда кто-нибудь подвезет в гарнизон. Дорога вела туда только одна. Саша вспоминал свое детство, проведенное не на детских площадках, а на плитах аэродрома, когда палящее солнце растапливает гудрон, которым залиты щели между плитами, а взгляд упирается в исчезающую в голубой дымке даль горизонта, сквозь вырубленную полосу безопасности в лесу. Или когда лезешь, как по веревочной лестнице, по ячейкам страховочной сетки в конце взлетной полосы. Или когда, жмурясь от удовольствия и кислого вкуса, жуешь тугой пучок дикого щавеля, который особо пышно растет именно на аэродромах. Внезапно Саша сказал:

– Мой отец полгарнизона научил летать, точнее бомбить, а теперь ни одна тварь не может позаботиться о его теле, а еще есть вдова, которая сидит одна в гарнизоне без работы. Вот почему я ненавижу армию.

– Ну почему? – примирительно ответил Сергей. – Наверное, просто не знают. На пенсии, наверное, все.

– Может быть, ты и прав, но в среде военных летчиков вести очень быстро разносятся. Я помню, в то дикое время развала Союза мы сидели в гарнизоне без зарплаты, питались подножным кормом. Вдруг отец получил почтовый перевод, денежный. Он не мог понять от кого, а оказалось, что его бывшие сослуживцы в другом полку насобирали грузовик грибов, лисичек и сдали их. А вырученные деньги разослали, и ему в том числе. Отец чуть не плакал тогда, и не потому, что прислали деньги, а потому что его помнили. Он уходил на дембель в сорок два года, а выслуга у него была сорок пять лет. И все, что дало ему государство, – это куча болезней и все. Потом всего три года на гражданке, и он сделал больше, чем за всю службу, а пожить в свое удовольствие так и не успел.

Сергей молчал, всматриваясь в дорогу, а Саша рассказывал:

– На последних учениях звено отца единственное, которое прошло системы ПВО и отбомбилось, причем на «отлично». Один такой самолет, как СУ-24, может уничтожить полностью город, подобный Санкт-Петербургу, без ядерных бомб, кстати, а просто с боевой нагрузкой. Экипаж – «спарка», то есть состоит из двух человек. Вот так и проходят учения. Один или два экипажа на весь полк, которые и летают на показательных учениях. А на боевом дежурстве у нас сейчас всего один самолет, причем он на два гарнизона и перекрывает всю границу. Кто сейчас летает, я даже не представляю. Они даже не могут выполнить взлет-посадку. Летчики – это такой народ, который недостаточно просто обучить и поставить в полк. Они должны постоянно летать. Когда отец выпускался из Краснознаменного челябинского училища, у него налет был несколько тысяч часов. А когда мы вернулись в Союз, то всего несколько часов в год. Представь. Да и летали только те, кто мог. Молодых лейтенантов нельзя было даже подпускать к самолетам. А сокращение? Никто не сможет объяснить, почему новые самолеты уничтожались, а старые оставлялись в строю или их собирали из нескольких старых.

– А что, почти не летают?

– Почему, летают. На тренажерах. А с компьютерами – так почти, наверное, постоянно. Без лишней скромности могу сказать, что на тренажере я и сам летал лучше лейтенантов.

– Тебе нужно было идти летчиком.

– Да. Я и сам мечтал до девятого класса стать истребителем. А потом, просто возненавидел эту армию, впрочем, вот так, наверное, и уничтожаются династии. Да и отец хотел, чтобы я пошел в авиацию, но я бы не смог. У меня абсолютно нет способностей к пространственному мышлению.

– Это что?

– Это когда тебе нужно представить какую-нибудь фигуру в разных плоскостях. А быть еще одной бездарностью я не собирался. Потом я мечтал стать юристом. Как Кони. Разве же я предполагал, что борьба за справедливость – это миф. Что это желание приведет меня туда, куда я даже представить не мог. Ну, в общем, поэтому пошел на юриста. Гуманитарные способности у меня довольно сильные, а математические средние. Надо заниматься тем делом, которое умеешь делать, к которому есть способности и талант. В общем, развивать те навыки, которыми тебя одарили при рождении, потому что это было сделано не просто так. Правда, «ментом» я не хотел быть. Вообще носить погоны не хотел. Забавно все так сложилось. Отец хотел меня пристроить в транспортную авиацию. У них считается, что если ты не купил за год новой машины, то ты дурак. Транспортники же гоняют в загранку, а назад идут порожняком и, естественно, борт загружают всем. Помоему, эту лавочку уже прикрыли, но все равно сейчас перевозки дают бешеные деньги. Посмотри, чем занимается страна. Мы сейчас одна большая дорога, по которой все вывозится в одном направлении. Ничего не строится, кроме дорог. И вся инфраструктура развивается вокруг дорог. Все направлено на вывоз.